Книга Танцующий с тенью - Федерико Андахази

После этих редких посещений, когда Молина возвращался в квартиру, он заставал Ивонну в безутешных рыданиях.

Бывало и так, что Гардель появлялся в гнездышке Француза, чтобы пообщаться с друзьями. Тогда Ивонна не выходила из своей комнаты. Как правило, Певчий Дрозд и его приятели до утра просиживали за столом, играя в карты или в кости. Ставили здесь по-крупному, и, как бы Гардель ни пытался это скрыть, проигрывать он не любил. Возможно, игра была самым слабым местом Дрозда. Немалая часть состояния, нажитого им в Париже и Нью-Йорке, была потеряна на ипподроме в Палермо. Не однажды зарекался он никогда больше не являться на конские бега. Во время этих краткосрочных перерывов Гардель пытался утихомирить свою страсть к скачкам игрой в покер или в кости. По какой-то непонятной причине каждый раз, собираясь провести в «гнездышке» ночь, певец сначала звонил Молине, чтобы тот забрал его в городе и довез до дверей. Зажигалка и бутылка «Клико» неопровержимо свидетельствовали, что Гардель приезжал в квартиру на улице Коррьентес. Однако Молину он почему-то не вызвал.

3

Хуан Молина так никогда и не узнал в точности, сколько времени прошло с того момента, когда он, прижавшись к телу Ивонны, погрузился в глубокий сон, до момента, когда он пришел в себя внутри зловонного сырого куба со стороной в два метра. Молина посмотрел наверх и увидел забранное решеткой узкое окошко, из черноты которого веяло ледяным ветром. Юноша попытался встать, однако тут же мешком повалился навзничь, как будто ему ампутировали обе ноги. Молина осторожно пошевелил пальцами онемевших ног, пытаясь восстановить кровообращение, и почувствовал, что ботинки его расшнурованы. Оказалось, не хватает также галстука и ремня на брюках. В левом верхнем веке, левой брови и левой скуле пульсировала острая боль. Молина поднес руки к лицу, потом посмотрел на свои ладони и увидел на них следы полузапекшейся крови. Борец вздохнул поглубже, и ему показалось, что между ребер ему вонзили железный прут. Задрал рубашку и увидел целую россыпь синяков, покрывавших его живот и грудную клетку. Потом закололо в ногах, как будто всю кожу истыкали острыми иглами, – это постепенно возвращалась чувствительность затекших мышц. Мо-лине не без труда удалось подняться на ноги; он выглянул в узкое горизонтальное окошко, но единственное, что ему удалось через него разглядеть, – это голую кирпичную стену какого-то полутемного коридора. Дверью клетушке, в которую был заперт Молина, служила заклепанная металлическая плита, в центре которой находилось отверстие размером с щель почтового ящика. Борец согнулся пополам и, заглянув в эту щелку, встретился со взглядом черных глаз, следивших за ним.

– Почивать хорошо изволили? – произнес голос из-за двери.

Молина попытался все вспомнить. Однако последним событием, сохранившимся в его памяти, было бдение над телом Ивонны. Юноша хотел пить. Рот его был полон клейкой, почти что твердой массы – эта смесь слюны и крови иссушала ему язык и гортань. Молина хотел было сплюнуть, но жажда мучила его так сильно, что он проглотил это подобие едкой глины, словно родниковую воду.

– Сеньору хочется пить? – произнесли губы, шевелившиеся по ту сторону отверстия в двери, – там, где раньше были глаза.

Хуан Молина не стал долго раздумывать и просто кивнул. Единственное, что сейчас не требовало объяснений, было слово «пить». Молина услышал бряцанье ключей, а потом лязг металлического засова. Заскрипели дверные петли, и на пороге показалась тучная фигура полицейского. Прежде чем Молина успел сказать хоть слово, он почувствовал, что его хватают за волосы и тащат куда-то по коридору. Юноша чуть было снова не потерял сознание, но вскоре его швырнули на какой-то стул. Едва его многострадальное тело обрело эту опору, Молине показалось, что он нежится на роскошном диване. Ему даже не хотелось закрывать глаза, когда прямо перед его лицом вспыхнула яркая лампа, – как будто полуденное солнце, возвращающее страдальцу все тепло, которое он потерял в камере. Однако отдых его не долог: жестокий удар по тому же глазу, которому и так уже крепко досталось, прерывает блаженное оцепенение Молины. Позади светового пятна юноша как будто различает силуэты трех человек. Юноше кажется, что его вроде бы допрашивают. Кажется, что он видит кувшин с водой, который, между вопросом и вопросом, появляется совсем рядом с его лицом. Однако все эти видения слишком зыбки и расплывчаты. В одном из этих людей Молина признает полицейского – увидев погоны в нескольких сантиметрах от своего лица. Почти касаясь усами уха Молины, мучитель поет насмешливым фальцетом:

Теперь ты славно запоешь,

не зря ведь метил ты в артисты,

скорее горлышко прочисти,

а нет – так до конца времен

на волю ты не попадешь.

Пора, приятель, распеваться,

дождался ты своих оваций —

хоть здесь, конечно, не «Колон»,

я полагаю, нас простишь ты.

Закончив петь этот вводный куплет, усатый полицейский обрушивает на левый глаз Молины своей безжалостный кулак, а когда дело сделано, становится чуть поодаль, уступая место напарнику:

Порадуй песенкой, маэстро:

ты должен публике польстить

и в ритме танго расколоться,

а промолчишь – оставим гнить

на дне вонючего колодца.

Представь звучание оркестра,

смотри не отступай от текста,

поторопись, нет сил терпеть,

и знай, что в этом грязном зале

певцов пытают в наказанье

за то, что отказались петь.

Двое исполнителей выдерживают короткую паузу, придвигают лампу к самому лицу Молины и, видя, что допрашиваемый отказывается говорить, подступают к нему сообща. Первый полицейский хватает Молину за горло, перекрывая доступ воздуха; второй пережимает ему яйца, в то же время они поют дуэтом:

Подумай сам – ведь эту сцену

покинул не один артист

из тех, что набивали цену;

все, что качали головой,

пополнили служебный лист,

хранящийся в тюремном морге.

Так спой, пока еще живой,

и будет публика в восторге;

заждались парни в нашем зале,

сознайся – или пропадешь,

и помни, что тебе сказали:

теперь ты славно запоешь.

Если бы Хуан Молина сейчас мог говорить, он рассказал бы все, что желали от него услышать эти инквизиторы. Кто-то оросил его губы тремя каплями воды; Молина осторожно слизнул их языком, опасаясь, что эти капельки скатятся вниз по подбородку и не попадут к нему в рот. Раньше, чем юноша успел ощутить их сладость, драгоценные капли исчезли от одного прикосновения к его коже, как будто рот его был сухим растрескавшимся солончаком. А потом – снова все те же вопросы, смысл которых все так же ускользал от Молины. Юноше теперь хотелось, чтобы его били по другой стороне лица, в другой глаз, но, словно боксеры, цель которых – поразить противника в открытую рану, следователи продолжали наносить удары по левому глазу, который теперь уже ничего не видел. Певец несколько раз лишался чувств, но, как только он терял сознание, ему смачивали лицо, тем самым лишая отдыха, который приносило Молине забытье, – и все начиналось сначала. В конце концов полицейские, видя, что Молина не в состоянии говорить, решили переменить тактику. Они обтерли певцу ссадины влажным полотенцем, усадили в кресло и наконец-то дали попить. Мир вокруг постепенно приобретал четкие очертания. Лица, предметы, время и пространство начали выстраиваться в общую картину. Несмотря на то что Хуан Молина мог видеть только одним глазом, он понял, что находится в полицейском комиссариате. Юноше поднесли ко рту зажженную сигарету; ему показалось, что такого блаженства он не испытывал никогда. Бедняга как будто забыл об истязаниях: когда ему подали стакан воды, его сердце наполнилось безотчетной благодарностью к тем самым людям, которые только что исколотили его с ног до головы. Только сейчас Молина разглядел своим единственным глазом, что в дверном проеме, элегантно прислоняясь к деревянному косяку, стоит еще один участник этой сцены. И тотчас, словно уловив вопрос во взгляде Молины, этот третий участник подошел ближе.