Книга Прощайте, призраки - Надя Терранова

большую утрату. В твоей жизни произошло ужасное событие, твой отец ушел из дома и пропал без вести, ему не следовало так поступать — ты это хотела от меня услышать? Он был трусом, мужчина не имеет права вот так бросать семью. Долгие годы я твердила себе, что нельзя критиковать людей, нельзя не принимать во внимание их хрупкость. Отец оставил тебе в наследство проницательность, остроту чувств — ты восприимчива, как самый точный сейсмограф, — а еще слепоту по отношению к другим. Люди все хрупкие, Ида, но ты просто несказанно хрупка. Ты позволила боли поглотить тебя, и твоя рана стала больше тебя. Ты живешь как рабыня, ты рабыня того, что с тобой случилось, ты была такой уже в четырнадцать лет, и ты сделала рабыней меня. Страдание придавало тебе шарм, а ты этого не замечала, ты ничего не видела, ты никогда не видела меня. Но я была, я всегда была рядом с тобой и ни о чем тебя не спрашивала, мы ни разу не говорили о твоем отце. Я даже не решалась спросить у тебя, как его звали.

Город за окнами автомобиля, беззаботный и величественный, жил своей жизнью.

— Я терпела твою диктатуру годами, и не говори, что ты этого не понимала. Сделав аборт, я почувствовала, что так дальше продолжаться не может. Все изменилось. Я тебе не говорила, но после той операции врач сказал, что детей у меня не будет. В матке оказалась раковая опухоль. Я прошла обследование, опухоль удалили, на этот раз в больнице со мной была мама. Я решила, что не расскажу об этом никому, а прежде всего тебе. Но к тому времени мы успели потерять друг друга из виду. Когда ты была рядом со мной после аборта — повторяю, я благодарна тебе за то, что ты сидела тогда со мной, потому что в тот момент я хотела видеть только тебя, — так вот, ты почему-то принялась в тот день громоздить слова и хоронить правду и этим перепугала меня. Ты вела себя как твоя мать, я вдруг осознала, что ты становишься похожа на нее, превращаешься в женщину, которая бередит кровавую рану на душе даже после того, как засохшая кровь отвалилась с нее коркой. Могла ли я поделиться с тобой своей печалью, пока ты разглагольствовала и читала вслух отрывки из каких-то книг и глупые статейки? Мой аборт становился твоей новой фобией. Не знаю, зачем ты пришла сегодня, нам больше нет смысла видеться. Чего ты от меня хочешь? Если тебе нужна помощь, я окажу ее, но встречаться с тобой лишний раз мне ни к чему: я знаю, что ты за человек, Ида.

До моего дома оставалось проехать несколько кварталов, и я уже считала секунды. Высказанная Сарой боль заполнила собой весь салон автомобиля. Странным образом ее рассказ меня не удивил, в глубине души я всегда знала: пока у нее не появилась собственная боль, Сара может уделять внимание моей, но вот положение изменилось, и пространства для моих страданий в ее сердце больше не осталось. Ее отчуждение было оборонительным сооружением, за стенами которого уже давно нет для меня места. Сара отдалилась от меня не из чувства страха, а потому, что обретенная боль исключала меня из ее жизни.

— Я хотела бы познакомить тебя с моим мужем Пьетро, но он почти не приезжает в Мессину. Он не любит солнце и, кроме того, не умеет плавать.

— Быть того не может! Ты живешь с человеком, который боится воды? — засмеялась Сара. — Ни за что бы не подумала. Ты ведь могла часами не вылезать из моря.

— Ага. Должно быть, это отцовская наследственность. Он обожал плавать.

— А твою маму никогда не видели на пляже.

— Да нет, раньше она тоже часто там бывала. Кстати, помнишь, как мы с тобой и Фабио катались на пароме и отдыхали на пляже Сциллы?

— Сколько лет нам тогда было? Шестнадцать? Ты еще носила такой классный купальник.

— Песок на пляже был белым-белым. Интересно, как там сейчас? Я, кстати, в тот день на вас жутко обиделась. Приехали все вместе, а вы вдвоем куда-то умотали до самого вечера и бросили меня одну.

— Прости. Фабио был засранцем, а я всего лишь дурой набитой. И чем ты занималась в наше отсутствие?

— Ничем особенным. Купалась и загорала.

Я солгала, чтобы защитить ее или чтобы выдержать дистанцию, которая существовала между нами теперь, а может быть, и всегда.

Мы проехали еще несколько сотен метров, Сара остановила машину перед моим домом, не приближаясь к обочине и не выключая двигатель. Я поняла намек, поблагодарила Сару за то, что подвезла, простилась и вышла на улицу. Сара умчалась на работу, отгородившись от меня своими доводами, и я вдруг поняла, чего мне не хватало все эти годы — умения прощаться. Мы лелеем свои навязчивые идеи и ни капельки не любим то, что делает нас счастливыми. Цепляемся за образы друг друга и не отпускаем их от себя, хотя лучше бы нам найти в себе смелость поставить точку и начать следующее предложение в книге своей жизни.

Я не стала спешить домой, а решила погулять еще. Шагая по улицам, ощущала в носу запах апельсина и свежевымытых волос Сары. Дошла до бара «Харон», заказала кофе, села за столик у окна и принялась наблюдать за движением паромов. Существуют ли на самом деле те края, в которых обитает боль других людей, нисколько не уступающая нашей по своей силе и в то же время совершенно неведомая нам? То, что пережила Сара, отдалило ее от меня; мне хотелось бы вернуться в прошлое и убрать этот камень преткновения из ее будущего, спасти подругу от проклятия невозможности. Ни у нее, ни у меня детей не было, но я имела выбор, а она нет, и это различие играло решающую роль. Что касается слов, которыми она описала мои характер и поступки, они ранили меня. Наша дружба угасла, засохла и покоробилась, точно пляжное полотенце, не выдержавшее воздействия соленой морской воды и палящего августовского солнца, но Саре требовалось переложить вину за случившееся на одну меня. В ее словах была доля правды, однако Сара упустила из виду то, что наши отношения так или иначе подошли бы к концу. Я поймала себя на мысли, что в голове уже начинает складываться сюжет нового рассказа, в котором прозвучат некоторые из сегодняшних реплик Сары. Подруга верно подметила — я могу терпеть боль, только если перенесу ее на