Книга Бархатная кибитка - Павел Викторович Пепперштейн

постоянно), но добрым я им не казался, поскольку был чересчур смешлив и насмешлив, постоянно кого-то дразнил и над кем-то издевался и, кажется, в раннем детстве ранил немало ровеснических душ своими кривляниями. Но стоило мне увидеть животное, как я тут же превращался в какого-то сумасшедшего подвижника, в трепетного и бескорыстного влюбленного. Ради животных совершал самые различные поступки, в том числе достаточно оголтелые.

Когда на берегах водоемов я замечал рыбаков, сидящих с удочками, я тут же начинал ошиваться возле них, делая вид, что меня интересует рыбалка. Но цель моя была совершенно иной: если рыбак отвлекался, я хватал только что пойманную рыбу и кидал ее обратно в речные, морские или озерные воды. Так спас я немало рыб, рискуя быть отпизженным за злостное хулиганство.

Однажды (уже в начальных классах школы) я шел по городу со своим школьным портфелем и вдруг увидел тетку, которая преследовала мышь. Низкорослая, жирная тетка в больших сапогах гналась за убегающей мышью, пытаясь наступить на нее и раздавить своим громоздким каблуком. Не успев подумать ни о чем, я подбежал к этой незнакомой тетке и изо всех сил ударил ее портфелем в лицо. Причем, помню, специально ударил замком наружу, чтобы максимально травмировать лицо этой женщины выпуклой металлической пряжкой портфеля. После этого я тут же убежал со всех ног, не оглядываясь. Бегал я быстро, ноги у меня были длинные и часто спасали меня от разных злоключений. Так что тетке-кубышке было меня не догнать. Помню, как она изумленно вопила за моей спиной.

В общем, я был в раннем детстве стихийным зеленым радикалом, хотя ничего не знал о зеленом движении. Впрочем, встречались среди моих детских знакомых и более радикальные зеленые, чем я. К ним относился, например, сын известного в те годы барда Булата Окуджавы, с которым я познакомился в Коктебеле, в доме творчества. Сына Булата Окуджавы тоже звали Булатом Окуджавой, то есть он был Булатом Булатовичем, но мы в нашем детском кругу называли его Булкой. Этот Булка был заядлым экологистом и борцом за природу. Весь литфондовский парк был оклеен прокламациями и призывами, которые заботливо изготовлял и распространял Булка. Берегите природу! Не мните цветы и зеленые насаждения! Не обижайте животных и птиц!

Булка являлся настоящим энтузиастом и делал это все по собственной инициативе, без какого-либо внешнего побуждения. Несмотря на схожесть наших взглядов, мы с ним особо не дружили. Булка был постарше, и сейчас я даже не могу вспомнить его лицо. Зато его прокламации хорошо помню, написанные разноцветными буквами, иногда снабженные небольшими убедительными рисунками.

Если бы тетка, пытающаяся убить мышь, встретилась бы не мне, а Булке, он, наверное, не ограничился бы простым (хоть и жестоким) ударом портфелем по ее лицу. Думаю, он сжег бы дотла эту пузатую женщину в крупных сапогах, он спалил бы ее потоком кипящего огня, который хлынул бы на нее прямо из его пылающего сердца. И спасенная мышь продолжила бы свой стремительный бег среди шипящих кучек дымящейся золы – только эта зола и осталась бы на память о тетке в крупных сапогах.

Что же касается меня, то я не особо горжусь своим жестоким поступком: наверное, мышь спаслась бы и без моей помощи, ведь она была проворна, а тетка неповоротлива. Хоть я и сбежал без труда от этой фурии, но вскоре после этого происшествия мне пришлось отловить ответочку от подобной тетки. Я шел по аллее на Речном вокзале, а навстречу мне продвигалась похожая тетка, только ростом повыше, в таких же точно сапогах с тяжелыми каблуками, в таком же светлом пальто с меховым воротником. Но эта казалась не столь энергичной. Наоборот. Она шла, как бы глубоко задумавшись о чем-то, какая-то осоловевшая, даже остекленевшая. В руке у нее болталась авоська с двумя бутылками кефира – две белые стеклянные емкости с крышечками из зеленой фольги. Мы медленно поравнялись – казалось, она меня вообще не видит. Но в момент, когда она уже почти прошла мимо меня, вдруг некий рассвет осветил ее оглушенное лицо. В инертных глазах, устремленных на меня, вспыхнуло внезапное понимание, как будто она кого-то узнала во мне, и губы ее произнесли нараспев, даже с некоторой радостной лаской, смешанной с изумлением: «Ах ты, жидёныш!» И в следующей момент она обрушила на меня удар своей авоськой с тяжелыми бутылками, целясь мне в голову. Я успел слегка отклониться, удар пришелся по плечу, задев ухо. Было больно, меня качнуло, но я устоял на ногах и сразу же побежал. Бежал быстро, так же как от женщины-мышеубийцы, но на этот раз никто меня не преследовал, никто не вопил за моей спиной. Я не удержался и оглянулся разок. И, наверное, превратился бы в соляной столб, если бы она сама не стояла бы там соляным столбом, застыв в этой темной аллее, провожая меня непостижимым взглядом, в котором минутная интенсивность быстро гасла, уступая место изначальной остекленелости.

Этот удар был ответом на мой удар. Я не сомневался в том, что, вступившись за мышь, я случайно объявил войну некой разновидности демонов, которые по каким-то причинам предпочитали принимать облик немолодых и пухлых женщин, обутых в сапоги, облаченных в пальто с меховыми воротниками. Впоследствии мои стычки с загадочными и мрачными представительницами этого демонического сословия время от времени возобновлялись, но лишь до тех пор, пока не навестило меня половое созревание. Чем отчетливее пробуждался в моем теле мужчина, медленно вытесняющий мальчика, тем меньше враждебности ощущал я со стороны подобных существ. Демоны этого типа вступают в войны с детьми, они могут докучать женщинам и девушкам, но к мужчинам относятся подобострастно. Причем, полагаю, происходит это не в силу социального статуса, но исключительно благодаря защитным (обережным) свойствам фаллоса.

Однажды в разгаре январских морозов мы сидели с мамой в комнатах моих дедушки и бабушки на Пресне. Был вечер, дедушка с бабушкой куда-то ушли, мы сидели вдвоем в зимней полутьме, о чем-то болтая. И вдруг некий звук, очень слабый, прерывающийся и робкий, стал достигать наших ушей. То ли писк, то ли тонкий далекий плач. Мы поняли, что звук идет со двора, просачиваясь к нам сквозь инеистое стекло окна. Мы оделись и спустились во двор, в большой и кубический двор. Двор был совершенно безлюден в тот час, лишь темнели деревья и белели заснеженные лавки. На одной из этих лавок мы увидели крошечный комочек, который и оказался источником этого жалобного звука. Это был котенок. Мы принесли его домой, предложили ему теплого молока. Мы успели вовремя, если бы чуть помедлили, котенок бы погиб: слишком свирепствовал в ту ночь мороз. Так появился в нашей жизни Васька, классический серый, с черными полосками. Впоследствии выяснилась его принадлежность к женскому полу, но мы почему-то не сразу разобрались в этом обстоятельстве и успели привыкнуть называть его Васька и «он».

Васька – это была моя первая любовь в мире кошачьих! Свет не видывал более мудрого и тактичного котенка! Его не требовалось ничему учить, никак не нужно было его воспитывать. Васька понимал (точнее, понимала) абсолютно все. Некий ангел в серой полосатой шубке снизошел к нам с полосатых мяукающих небес. В тот период я научился спать абсолютно неподвижно, не меняя позы в течение всей ночи, не ворочаясь, не переваливаясь с бока на бок, не сворачиваясь креветкой. А все потому, что Вася спала на мне, свернувшись креветкой, и я не желал тревожить сладкий сон этой серой креветки.

Васька прожила у нас не помню сколько – два года? Три года? Потом все же она сбежала. Видимо, потребности ее женского организма увлекли ее в мир весенних дворов. Смутно помню, как я мучительно искал ее в этих весенних дворах, размазывая слезы по своему ошарашенному лицу. Но не нашел. А где-то через полгода я увидел ее во дворе – она была сильно беременна и сосредоточенно шла куда-то по своим беременным делам. На меня она даже не взглянула, и вид у нее был столь занятой и озабоченный, что я не решился подойти к ней. Напоминает сцену, когда Гумберт Гумберт находит Лолиту после долгой разлуки – беременную, бледную, погруженную в бытовые заботы.