Книга Дьяволы и святые - Жан-Батист Андреа

это приказ. И лучше твоей истории быть интересной.

Я рассказал ей о Синатре, Проныре, Эдисоне и Безродном, о тысяче способов погасить свет. Я рассказал ей о Данни — и это были единственные истории, которые у меня оставались. Остальные сгорали в керосиновом дыхании. Опершись на подлокотник, Роза слушала меня с серьезным видом, прижав палец к переносице.

— Неплохо, — произнесла она наконец. — Я вот тоже знаю одну грустную историю. Печальнее, чем все твои, вместе взятые. Она начинается так: «Жил-был молодой тореро». Хочешь послушать?

И я, как дурак, ответил «да».

Жил-был молодой тореро в Севилье, в первые годы Гражданской войны. Все соглашались, что талантливый тореро наносил смертельный удар как никто другой, кроме самой Смерти. Из-за войны корриды проводились все реже, но тореро преследовал свою цель — найти самого опасного, самого яростного быка, который принесет ему славу лишь одним боем.

У тореро была очень красивая и добрая жена. Сильнее ее он любил разве что мулету — красную тряпку, которой он размахивал перед быками. «Не нужна тебе арена, — говорила жена. — Не нужна тебе слава. Ничего тебе не нужно, ведь у тебя есть я, а у меня — ты». Тореро отвечал: «Я хочу одарить тебя украшениями, одеть в славу, как и себя, я хочу быть равным Манолете, о котором говорят в Мадриде. Я искупаюсь в песке и крови, вернусь знаменитым и прославлю твое имя».

Война продолжалась. Жена тореро тяжело заболела туберкулезом. У молодого человека оставалось мало денег, но он по-прежнему бороздил страну вдоль и поперек в поисках достойного соперника. Его друзья собрали необходимую сумму и отправили жену тореро на лечение в горы. Сам тореро оставался в Севилье. Прошло два месяца, новости от супруги приходили все реже, война преградила все пути. Однажды в окрестностях Гренады появился слух: какой-то пастух слышал о тореро и, кажется, нашел того самого быка.

Тореро тут же отправился в путь. Когда он прибыл на место, от увиденного захватило дух: в загоне белоснежный бычок не находил себе места. Как только очарованный тореро подошел, животное редкой масти опустило голову, ринулось к заграждению, отделяющему от врага, и наполовину снесло забор. Тореро нашел соперника.

Он вернулся в родные края, продал дом, чтобы позже выкупить повзрослевшее животное. Какое-то время спустя он получил потрепанное письмо. Его послали двумя неделями ранее: где-то далеко в горах умерла его супруга. Тореро долго плакал, упрекал себя в упрямстве, отдалившем его от жены, сильнее которой он любил разве что мулету. Друзья утешали его, уговаривали подумать о будущем и приготовиться к главному в жизни бою. Тореро ждал четыре долгих года. Он снова женился на девушке из деревни, как и в прошлый раз. Бычок превратился в великолепного быка. Вся Севилья собралась посмотреть, как падет белоснежный зверь — до тех пор его держали подальше от арены. Едва вырвавшись из загона и завидев матадора, бык бросился на него. Изучая своего странного соперника, тореро проделал несколько трюков. Каждый раз, как он уворачивался от быка, тот останавливался в недоумении. Во время второй терции матадор воткнул полдюжины бандерилий в спину животного. Уже припорошенная пылью белоснежная шкура обагрилась. Бык без конца возвращался, отказываясь отойти подальше, подходил все ближе, усложняя работу матадору. Но тореро тренировался все четыре года. Когда изнуренное животное подошло, склонив голову, в конце фаэны матадор позволил быку прикоснуться к его груди под гул толпы, а затем прикончил зверя. Белый бык рухнул на колени, но даже в тот, последний, раз он отказывался признать поражение, тыча носом в ноги победителя, пытаясь его оттолкнуть. Безумная толпа пронесла тореро на руках через весь город. Легендарный бой принес ему деньги и славу. Тореро долго еще выступал и, ни разу не проиграв, ушел на пенсию в семьдесят лет, окруженный женой, детьми и внуками. Оглядываясь назад, он сожалел лишь о том, что не был рядом с первой женой, когда та умерла в далеких горах. Тореро начал думать, что любил ее больше всего на свете — даже сильнее мулеты.

В восемьдесят лет он почувствовал, что дни его сочтены. И вдруг получил письмо из глубин времен: желтое, грубое, с маркой тысяча девятьсот сорокового года. Во время ремонтных работ в почтовом отделении Мадрида письмо нашли за столом для сортировки корреспонденции. В письме, написанном его женой, пока она лечилась в Швейцарии, содержалось следующее:

У меня осталось мало сил, я знаю, что скоро умру. Не печалься. Вчера мне приснился сон. Ты ведь знаешь, что моя бабушка была немного колдуньей, что я верю в подобное. Во сне бабушка сказала мне, что на самом деле я не умру, умру не по-настоящему: я перевоплощусь в другом теле. Я стану быком, но не обычным, как другие, а белоснежным. Поэтому, любовь моя, если судьба снова сведет нас вместе, не удивляйся, когда увидишь, что тебе навстречу бежит большой белый бык.

— Ну что? — спросила Роза.

Ну что… Я поцеловал ее.

~

— С языком?

Стоило мне вернуться в приют, как друзья тут же догадались. По красным щекам и рассеянному взгляду они сразу поняли: что-то произошло. Я во всем признался. Рассказал, как сжал Розу в объятиях, словно Ретт Батлер, как одарил ее долгим поцелуем. Она лежала на диване, потому что не могла устоять на ногах, ее прерывистое дыхание отвечало на мои порывы страсти. Розе едва хватило сил, чтобы прошептать: «Еще». А с языком или без — это не их дело. В любом случае в приюте «На Границе» всем было плевать на правду.

Тем лучше. Поскольку на самом деле произошло вот что.

— Ну что? — спросила Роза.

Ну что… Я поцеловал ее.

Она резко оттолкнула меня и влепила пощечину во второй раз за день.

— Ты больной? За кого ты себя принимаешь?

Затем она изо всех сил поцеловала меня в ответ. Тут я понял, что с женщинами все сложно. Тереза фон Брунсвик, Джульетта Гвиччарди, Анна Маргарете фон Браун, Антония Бретано — неудивительно, что Бетховен посвятил этим непростым женщинам свои самые прекрасные произведения.

— Думаешь, я красивая, Джозеф?

— Ну… да.

— «Ну да». Ты вчера из пещеры вышел, что ли? Тебя никогда не учили разговаривать с женщинами?

— Да, ты красивая.

— Насколько красивая?

— Как до минор.

До минор — любимая тональность Бетховена, ключ к блуждающей под бурей красоте. Одна не существовала без другой. Роза недоуменно уставилась на меня в тишине.

— Так мой учитель музыки говорит своей жене. Что она красивая, как до минор.

— А она и вправду красивая?

Я вспомнил Мину, ее мешковатую