Книга Двухколесное счастье - Изольда Рыбкина

начинаю спорить, хотя разумнее было бы просто уйти. — Её не было тут ни одного дня!

— Тебе-то откуда знать?! — хмыкает и отворачивается от меня.

— Я ни разу не встретила её! Любящая девушка разве бросит своего жениха в больнице?

Давид смотрит на меня несколько секунд. На какой-то миг мне даже кажется, что взгляд смягчается. Но уже в следующее мгновение я снова получаю словесную пощечину.

— Она была в командировке по работе. Приехала, как смогла. Если у тебя больше нет вопросов, то я бы хотел немного отдохнуть.

Конечно, у меня есть вопросы. Я обязательно их задам. Но сейчас вынуждена смириться и идти к выходу. У самой двери вдруг замираю, услышав в спину покашливание. Оборачиваюсь в надежде, что Давид скажет хотя бы «пока» или «до встречи» или что-то подобное, оставляющее мне хоть малейшую надежду, но он говорит всего три слова. И это не то, что я хотела бы слышать больше всего на свете.

— Не приходи больше.

34

Давид

«Не приходи больше».

Тяжелее слов произносить мне еще не приходилось. Этот растерянный взгляд любимых глаз… Чувствовал, что делаю больно. Специально давил на те точки, которые Асья мне не простит. Почти дождался от неё признания в чувствах, но оборвал всё. Пока она не произнесла слова о любви вслух, их легче будет считать ошибкой. Так будет лучше для неё. Она молодая, красивая, самая лучшая на свете. Обрекать её на жизнь с инвалидом жестоко и бесчеловечно.

Сказал, что Татевик — моя невеста. Бедная девушка чуть сознание не потеряла, когда увидела мою синюшную физиономию. Заметил, как её воротило от одного моего вида, и даже на смех пробило, когда моя мама приняла её искривившееся лицо за переживания обо мне. Я ей сто лет не приснился. Здоровый был не нужен, а больной — тем более. Но использовать её имя для того, чтобы оттолкнуть Асью, оказалось очень действенно. Моя красавица очень ревнива.

Но самым большим потрясением в нашем разговоре стало признание в том, что Асья каждый день приходила ко мне в больницу. А ведь мама уверяла, что не видела её, когда очнувшись, я спросил про девушку. Такой нежностью затопило меня от осознания того, что нужен ей, что переживала за меня. Хотелось прижать к себе мою хрупкую девочку и стереть с щек две хрустальные капельки, застывшие там после моих же жестоких слов. Не стер. Добил.

Закрываю глаза и проваливаюсь в сон.

Просыпаюсь от того, что кто-то копошится вокруг меня. Мама. Поправляет подушку, расправляет простынь подо мной и «подтыкает» одеяло.

— Ой, сынок, я тебя разбудила? — мама делает вид, что удивлена и не собиралась этого делать, но я знаю эти её уловки. Родительница явно неспроста потревожила мой сон. — Ты ничего не хочешь? Может покушаешь? Татевик такие вкусные пирожные принесла. Попробуешь?

— Нет, мам. Я не хочу есть. Но ты можешь забрать пирожные, мне всё равно их нельзя.

— Ой, точно! Врач же сказал, что тебе пока диета полагается… Тогда может поешь бульон? Я могу подогреть. Давай я сбегаю, — и не дожидаясь ответа бросается к холодильнику, который тоже предусмотрен в отдельной палате.

— Мам, не нужно. Я же сказал, что не голоден. Может ты домой пойдёшь? Я уже отлично себя чувствую, тебе не нужно тут постоянно быть.

— Да что ты такое говоришь! Разве я оставлю тебя здесь одного? Я и так на минутку всего отлучилась, чтобы папу с сестрами проводить, и тут тебя не оставляют в покое…

А вот это уже интересно.

— Ты Асью имеешь ввиду? — неужели, мама не собиралась её пускать ко мне?

— Наглая девушка, — фыркает, упирая руки в бока. — Ей русским языком сказали, что ты слаб и в палату можно входить только родственникам, нет же — дождалась, пока мы уйдём и проскочила таки. Невоспитанная!

— Мама, ты сказала, что Асья не приходила в больницу, пока я был в коме. Почему?

— Ой, сынок, я что всех должна замечать, кто тут приходил-уходил? Может и была, я за тебя волновалась, а не учет посетителей вела.

— Ладно, мам. Я понял, — спорить и доказывать ей что-то нет никакого смысла. Да и не привык я выяснять с родителями отношения. — Может, я тогда посплю? Или ты собиралась что-то мне сказать? — вижу же, что собиралась, но по каким-то причинам еще не перешла к главной теме.

— Давид, завтра Татевик придет снова, — о, нет! Опять — двадцать пять. — Не закатывай, пожалуйста, глаза!

— Я не закатываю, мам. Но зачем она здесь?

— Вот об этом я и хотела с тобой поговорить. Татевик — дочь Арарата, отец много лет с ним дружит…

— И поэтому ты решила, что по старой дружбе родителей девушка обязана выйти замуж за инвалида и до конца своих дней катать меня на коляске и менять подгузники?

— Давид!!! — мама истерично вскрикивает и укоряюще смотрит на меня. — Не говори так! Доктор сказал, что всё будет хорошо, шансы есть!

— Мама, я прекрасно знаю, что доктор нас обнадеживает. Шансов у меня пятьдесят на пятьдесят. Операция всё решит: или я встану или на всю жизнь останусь в инвалидном кресле. Я буду очень рад, если мне выпадет первое. Но готовиться я буду ко второму. Чего и тебе советую.

— Ну уж нет! Я буду верить в лучшее! Даже мысли не хочу допускать, что… Всё! Давай закроем эту тему!

Мне остается только устало прикрыть глаза. Как же спать хочется… Может это лекарства так действуют?

Открываю глаза уже в пустой палате и понимаю по сумеречному освещению, что уже вечер. Мама не совсем ушла — её сумка стоит на столе — наверное, просто вышла ненадолго. Не хочется продолжать наш неоконченный разговор, поэтому во избежание возможности столкнуться взглядом с вошедшей родительницей, снова прикрываю веки.

И опять передо мной любимое лицо — Асья. Мне кажется, я даже в коме видел её постоянно. Она мне снилась. Мы катались с ней на велосипеде. Нет, не на том, который я ей подарил — во сне был тандем: я впереди, Асья сзади. Я мчал на свет, изо всех сил жал на педали, а она звонко смеялась позади, шутливо приказывая не останавливаться и ехать еще быстрее. После этого сна я очнулся.

Я соврал ей, сказав, что в машине была поломка. Не в моих правилах ездить на неисправном автомобиле. Но Асье это знать не нужно. Не хочу, чтобы она мучалась угрызениями совести и винила себя. Я никогда не буду