Книга Словацкие повести и рассказы - Альфонз Беднар

у вас было когда-нибудь чувство, что вы не сможете выполнить возложенную на вас задачу, если не откроетесь кому-то еще?

— Что вы имеете в виду?

Мы немного помолчали.

— Я тоже остановился в гостинице, — произнес он наконец. — Но вам не следует тянуть. Официант уже нетерпеливо крутится вокруг нас, мы можем вызвать подозрение.

— Меня тут никто не знает, — ответил я. — И подозревать меня не в чем.

Я заказал гуляш и снова взглянул на его лоснящуюся, моржиную физиономию.

— Мне необходимо вам сказать, — пролаял он глухо. — Иногда человека охватывают сентиментальные чувства. Вас здесь не знают, вы иногородний, и потому я могу вам сказать все. Не имею права не сказать. Вы должны спастись. Вы единственный должны спастись, потому что вы — не из них, вы чужеродный элемент и можете мне все испортить.

Принесли гуляш, но я к нему не прикоснулся.

— Я вас не понимаю, — сказал я в смятении. — Совсем не понимаю.

— Мне наконец удалось раздобыть серу. — Он придвинулся ко мне так близко, что я почувствовал его прокуренное дыхание. — Без серы бы ничего не получилось, а ее нигде нет. Как назло. Знаете, сколько я за ней набегался?

— Я никогда еще не покупал серу, — ответил я. — И не предполагал что сера — дефицит.

— Неважно, все равно через несколько часов все взлетит на воздух. Я пойду немного вздремну. А потом взлетит. Весь город.

— Ага, — меня вдруг осенило: — Вы собираетесь устроить фейерверк?

— Можно назвать и так. — Глаза у моржа засветились счастьем. — Так взлетит, что любо-дорого! Вверх. В воздух.

— Но… но ведь это было бы преступлением, — я замер, — жутким преступлением.

— Не выполнить своего предназначения — преступление, — сказал он. — Если вам не хочется гуляша, то я помогу. Человек — существо слабое и непременно поддается искушению.

Не дожидаясь ответа, он придвинул к себе мою тарелку.

— Фу, совсем остыл, — сказал он и накрошил в тарелку хлеба. — Я голоден, как волк, а думал, что наемся супом.

— И все-таки вы не посмеете это сделать, — сказал я. — У вас нет никакого права.

— Долг иногда больше, чем право, — говорил он, торопливо поедая мой гуляш.

— В чем виноват перед вами город?

— Ни в чем.

— Значит, это безумие, — сказал я.

— Вовсе нет. — Он аппетитно вытер тарелку хлебной коркой. — Это демонстрация человеческой силы. Великолепный эксперимент. Человек — абсолютный хозяин природы. Человек — абсолютный творец своей судьбы. Быть может, природа готовит городу другую, еще более страшную гибель. Быть может, в двухтысячном году город постигнет землетрясение. Или на него обрушится метеор. Или разразится эпидемия. Кто знает, что ему готовит будущее? Представляете, как это великолепно: ты спасаешь город — его жителей, их детей, детей их детей — от призрака грозящей катастрофы?

— Сомневаюсь, что вам будут за это благодарны, — произнес я. — Одно зло не исключит другого зла.

— Но зло известное лучше зла неизвестного, — ответствовал толстяк. — Гуляш был вполне подходящий. — Он поднялся. — Не думайте, что я собирался поесть за ваш счет. Я сам расплачусь с официантом. Доброй ночи.

Невысокая коренастая фигура в коричневом пиджаке и широченных брюках скрылась за фиолетовым занавесом.

Как во сне я вернулся в свой номер, сел на кровать и уставился в окно, во тьму, которую словно навсегда заполонил глухой голос соседа по ресторанному столику. Я вдруг понял, что разговор с ним придавил меня гнетущей тяжестью ответственности. Я понял, что не могу оставить этого просто так, не могу смотреть в окно, как будут взлетать в воздух соседние дома, пока наконец меня самого не завалят рухнувшие стены. Я решил, что надо бежать на улицу, звать всех, кричать. Но потом отверг эту идею; она показалась мне нереальной и непоследовательной.

В конце концов я побежал к администратору.

Малец в застекленной клетке дремал, уткнувшись в стол, над ним мерцала лампочка, свисавшая с потолка на длинном шнуре. Я постучал в стекло. Малец вздрогнул, открыл глаза и зевнул:

— Что… надо?..

— Позовите администратора, — сказал я. — Только быстро.

— Я… Извините… не могу. — Малец откинулся на спинку стула. — Ни в коем случае. Он меня убьет.

— Ступайте и позовите, не то я все тут разнесу. — Я стукнул кулаком по деревянной стойке.

— Я… У него там… баба. — Он показал пальцем на дверь за собой.

— Не имеет значения, — кричал я. — Мне необходимо с ним говорить.

В дверях показалась голова администратора.

— Что тут происходит? — накинулся он на парня.

— Мне необходимо поговорить с вами, — сказал я.

— Вам что, простыни не поменяли или вода в тазу грязная?

— Нет, — ответил я, — дело не в этом.

— Чего же вам надо?

— В вашей гостинице живет опасный человек, — захлебывался я. — По крайней мере он утверждает, что живет здесь. Он хочет взорвать город.

— Ну и что? — сказал администратор. — Если на то пошло, хотеть можно все. Даже чтобы вы не крутили мне мозги без особой надобности.

— Но он задумал это всерьез, — воскликнул я.

— Я тоже не бросаю слов на ветер. Спокойной ночи.

— Вы должны что-то сделать. Помешать ему!

— Не смешите меня. В нашей гостинице живут только порядочные люди.

— Значит, вы мне не верите? — заявил я с угрозой.

— Чему я должен верить?

— Он купил серу и полон решимости сделать это.

— Тогда бегите ему помогать, — отрезал администратор и захлопнул дверь.

Малец уже снова спал. Я выбежал на улицу; стояла сырая осенняя ночь. Молочный туман окутывал фонарь перед гостиницей, меня колотила дрожь, но я двинулся по направлению к станции. Здание вокзала с улицы было заперто, но одно оконце светилось. Я вышел на перрон. В натопленной клетушке около сигнализационной аппаратуры над миниатюрной шахматной доской сидел железнодорожник.

— Добрый вечер, — сказал я.

Он вздрогнул и ответил:

— Сюда нельзя.

Я хотел заговорить, но слова застряли где-то в горле.

— Королевский гамбит, — сказал вдруг изменившимся тоном железнодорожник и провел ладонью по небритому подбородку. — Я бы, может, и сыграл с вами партию, но во время дежурства не положено. Играю сам с собой. Один. Всю ночь один. Выигрываю у себя и не могу радоваться, ведь я же и проиграл. Мне, как говорится, слава и честь. А впереди у меня длинная ночь. Страшно длинная ночь.

— Я вас понимаю, — сказал я. — Каждая ночь длинна, если ты в ней один.

— Потому вы и пришли? — Он повернулся ко мне.

— Нет.

— Я думал, вы хотите избавить меня от одиночества.

— Мне этот город чужой. Два одиночества в сумме всегда дают одиночество.

— Присаживайтесь. — Он показал на кресло в стиле модерн.

— Вы должны мне помочь, — начал я. — У вас под рукой телефон и все прочее. Понимаете, я бы не осмелился