Книга У «Волчьего логова» - Петр Трофимович Кугай
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А еще какие новости? Ты что-то недоговариваешь.
— Да… понимаешь, по селу пошел слух, что тебя убили. Откуда? Не знаю. В общем, твоя мать ходит по селу как вроде того… не в своем уме. Плачет, у всех спрашивает, собирается завтра в гестапо пойти. Там, говорит, все знают, может, хоть мертвого разрешат последний раз посмотреть, может, похоронить отдадут.
Петро представил себе, как ходит по селу безутешная мать, представил себе, к чему это может привести, и сказал:
— Завези меня, Игорь, домой. Я день у матери побуду, а вечером сам доплетусь до Томчука. Мне бы еще хоть денечек-два отлежаться.
Игорь подъехал к довганевскому саду.
— Иди по тропе. Чтоб следов не было, — посоветовал Петру и покатил дальше.
Довгань постучал в окошко. Поднялась занавеска, и показалось усатое лицо отца. Луна светила вовсю, и разглядеть контуры фигуры человека было нетрудно. Занавеска опустилась. Петро прошел к сеням. Он слыхал, как открывалась дверь из комнаты, как лязгнул засов. Отец дал ему руку, помогая переступить порог. И все молча.
И вдруг из-за его спины мать:
— Сынок! Живой!
Дед Трофим зажал ей ладонью рот и оказал шепотом:
— Ну что ты! Разве можно шуметь!
— Петя! — уже, прошептала мать. — Сыночек…
Она провела его в комнату, помогла раздеться, потом спохватилась и стала выставлять на стол ужин. Сама села в углу, подперла щеку рукой и все смотрела на сына. Как он ест, как разговаривает с отцом.
Завесив детскую кровать, она растопила печь, сняла все с сына, дала ему взамен кожух. Она стирала, маячила по комнате, подавала на стол, а глаза все время были прикованы к Петру. И все, что делала, делала незаметно, молча, не мешая мужскому разговору. Петро, например, стягивал рубашку, не глядя подавал ее матери, а сам в это время или что-то говорил, или слушал, что говорит отец. И такой уют в душе у Петра, такое спокойствие…
Где-то перед утром, надев чистое отцовское белье, Петро завернулся в кожух и полез на чердак спать. Все его вещи мать убрала с глаз — на всякий случай.
Разбудили Довганя выстрелы. Прислушался… Вспорола тишину пулеметная очередь. Стреляли, судя по всему, в селе. Петро кубарем скатился с чердака и запрыгал на одной ноге от боли. Прыгал на одной — болела другая. Быстро стал собираться. Это или облава, или кого-то из партизан преследуют.
— Не спеши, — сказал отец, — я выйду посмотрю. Если вздумаешь бежать, лучше сразу через улицу и по садам в лес. Но пока подожди.
Вернулся он побледневший, озабоченный.
— В селе фашисты. Надо бежать.
— А где стреляют? — опросил Петро.
— Не знаю. На краю села. Под лесом. Бежать надо немедленно.
В это время распахнулась дверь, и в хату влетела Катя Белая.
— Ой, тетя Юзя, беда! Немцы окружили Томчукову хату. А ведь там и Волынец, и ваш Петро. Отстреливаются.
— Как хату Томчука? — выбежал из комнаты Петро. — О ней ведь никто не знал.
— Ты?.. — Катя посмотрела на Петра и не могла сказать ни слова. Потом бросилась к нему, схватила за руки, как бы удостоверилась, что это он тут.
— Так кто же у Томчука? — спросила Катя.
— Петро Волынец… Но что случилось?
— Говорят, немцы кого-то из партизан поймали. Вроде бы Герфана. Он всех и выдает.
Петро сразу же вспомнил рассказ Игоря. Значит, те двое партизан, которые, заблудившись, не захотели идти с Леней Толстихиным, попали к немцам.
Петро еще не знал, что попался только Герфан. Вместе с Колей — бывшим военнопленным, они блукали по лесу до темной ночи. А потом решили сесть под деревом и передремать до утра. Но когда рассвело, оказалось, что спали они в двух метрах от изгороди немецкого военного хозяйства. Часовые их заметили и схватили. Коле удалось вырваться, но его скосили автоматной очередью. А Герфана взяли. На первом же допросе он не выдержал. Стал выдавать товарищей. Многих партизан и подпольщиков он не знал вообще, а других знал по кличкам. Поэтому немцы искали в селе Катю Белую и Катю Черную. Они арестовали многих Кать. А хату Томчука Герфан указал как одну из явок.
— Бегите, — сказал отец, — вот сейчас. Может быть, в этих минутах ваше спасение.
— Как же бежать? — всполошилась мать. — Он еле ходит!
— Жить захочет — побежит, — сказал отец. — А ты, Катя, домой уже не заходи.
В селе гремела беспорядочная стрельба. Катя и Петро, петляя меж хатами и выбирая глухие закоулки, вырвались из села в сторону Калиновки. Путь к лесу был отрезан.
Они вышли в поле, еще голое, не засеянное, где ни подсолнуха, ни кукурузного стебля, чтобы укрыться. Довгань опирался на Катино плечо, морщился от боли.
— Куда же идем? — спросила Катя.
— В Козинцы к Грише.
— Нас на переезде могут арестовать. Железную дорогу не обойдешь…
— Но вознестись на небо я не могу! — огрызнулся он.
Не будь рядом Кати, он выл бы от обиды, от боли. А со стороны села прямо в сердце били винтовочные выстрелы. Это Волынец вел бой.
Вот и переезд…
— Не хромай, — просит его Катя.
Петро сжимает зубы, отпускает ее плечо и твердо ступает больной ногой. Пот покрывает его лоб, но хромоты уже нет. Каждый шаг пронизывает все тело острой болью. Петро подходит к переезду как во сне, апрельское солнце стоит перед глазами черным кругом.
Только подошли они к шлагбауму, как из будочки вышел сержант и поднял руку.
— Документ!
Оба протянули свои аусвайсы. Повертев документы в руках, сержант, не читая, сказал что-то по-венгерски и отпустил их. Очевидно, переезд охраняли венгерские солдаты.
А в селе возле дома Томчука шел бой.
Волынца разбудило урчание автомобиля. Он быстро встал с постели и приподнял занавеску на окне. Рядом с хатой Томчука разворачивался грузовик, из которого выпрыгивали немцы.
— Иван Павлович!
Хозяин в одном белье подбежал к окну, выглянул и, ни слова не говоря, стал одеваться.
— Иван Павлович, мне на моих ногах бежать некуда. А ты уходи. Я их задержу.
— А дети?
— Забирай детей. В ближайшей хате оставишь, а сам дальше.
— Нет уж… Поздно. Сколько их?
— Одна машина. Значит, человек двадцать.
— Думай, как бой принимать, — сказал Томчук.
Петро снова посмотрел в окно.
— Ну… вначале они подойдут к хате в расчете на то, что мы спим. Тут мы их встретим. А потом… Надо держаться до
