Книга Разноцветные дни - Николай Николаевич Красильников

сердце какая-то сказка. Отчего это людям испокон веку хочется верить в некое бессмертие, в живую воду и в другие чудеса?..

Козлята

Козлятам от роду было месяц или два. Белые, точно снег на вершине, ножки точеные, а на лбах по два наперстка — пробиваются рожки.

Утром, потолкавшись у материнского вымени, убегают по камням вверх в горы. Да так споро, что голыми кузнечиками разлетаются в стороны. Забираются на высокую гранитную нишу и там играют, бодаются, смешно взбрыкивая задними ножками. Будто удобнее нет места для забав!

И что интересно — ни один никогда не свалится. А высота — будь здоров! Внизу же острые камни, ледяной ручей…

Игра на грани риска.

С некоторых пор чабан Нигматулла заметил, что за козлятами с любопытством наблюдает не только он, но и парочка тэке с отдаленной вершины.

Диких животных от домашних сородичей отделяли какой-нибудь километр — и тысячелетия…

Флейтовая песнь

Эта птица часто встречается в стихах древних китайских поэтов. Ее флейтовый голос очаровывал знаменитого купца и путешественника Марко Поло, а ярко-желтое нежное оперение заставляло художников брать самые тонкие кисти…

Иволга!

Кто не заслушивался на рассвете или золотистым летним вечером ее песней?

У глинобитного домика Нигматуллы струился листвою в небо пирамидальный тополь. В его кроне свистела иволга. Ее голос, казалось, был неотделим от поплескивания льдистого ручейка, дыхания знойного ветра и звездного мерцания далеких ледников…

Невольно заслушаешься такой песней, уносясь мыслями в босоногое детство, крылатую юность, невесть куда…

Вечером на айване мы пили чай. И вдруг в листьях тополя раздался кошачий визг. Откуда там взяться кошке?

Я недоуменно посмотрел на Нигматуллу.

— Это иволга, — улыбнулся он.

— Птица-клоун, — пошутил я.

— Иволга всегда кричит по-кошачьи, если что-либо ее раздражает, — пояснил здравомыслящий Нигматулла.

— Но кто ее сейчас может тревожить?

— Надо посмотреть… — чабан соскочил с айвана.

Вскоре возле тополя послышался его голос:

— Прочь отсюда, паршивец!

Вдоль помидорных грядок мелькнул пегий песик.

— Угадал. Соседский пес улегся под тополем, — сказал Нигматулла, вернувшись.

Иволга замолкла.

Минут через пять ее трепетная песнь вместе с воспрянувшей серебристой листвой поднялась ввысь, туда, к вечерним всполохам над обветренными скалами…

Сип

В одном кишлаке я увидел ватагу босоногих мальчишек. Кто с прутиком, кто просто размахивая руками, с улюлюканьем и свистом, они весело бежали за огромной птицей. Это был белоголовый сип. Вместо того, чтобы взлететь, тот огромными скачками — с камня на камень — уходил в горы.

— Что с ним? Ранили? — спросил я Нигматуллу.

— Нет, — вздохнул он. — Вчера у соседа пала лошадь. Отволокли ее с глаз долой. Налетели вороны, шакалы, лисы… Почуял пир и крылатый великан — сип. Отогнал хищников, сам принялся за пищу. Так обрадовался, бедняга, дармовщине, что объелся… Вот и не может взлететь.

Грустно и смешно было смотреть за убегающей птицей.

Бессмертники

Почему их назвали бессмертниками, обыкновенные цветы с желто-песочными соцветиями? Убегают небольшими стайками высоко в горы. В догонялки, что ли, играют, кто кого опередит?..

И все-таки самую «смелую» стайку цветов мы с Нигматуллой увидели на вершине Туя-боба — Верблюд-горы. Раскачиваются слева-направо под струями ледяного ветра, похожие на яркие зонтики. Разлетаются семена веером — на ступеньку выше, еще чуть-чуть выше. Так и берут год за годом трудную вершину. Словно альпинисты.

А как же старые цветы? Они остаются под снегом…

Но все-таки, почему бессмертники?

— Из этих цветов в аптеке приготовляют лекарства, — напомнил Нигматулла. — Видно, в них действительно есть чудодейственная сила…

Музыкальный медведь

К вам когда-нибудь приходил в гости медведь? Настоящий, живой… Чтобы запросто садился возле открытого окошка и мирно дремал… Нет? А вот к Ахмаду-горбуну такой мишка наведывался.

Кибитка колхозного объездчика Ахмада у самого склона. Рядом альпийский луг. Разнотравье. Бабочки, шмели.

После работы Ахмад возвращался на куцей лошаденке домой. Отпускал кобылу на луг, а сам, умывшись в ручье, садился ужинать. Потом брал в руки старенькую домбру и струны рождали то грустные, то радостные мелодии. Они, словно птицы, выпархивали в открытое окошко и витали в воздухе. Над деревьями, над остывающими камнями, над зарослями барбариса…

Однажды Ахмад-горбун выглянул в сад и… обомлел. Возле кирпичных ступенек лежал медведь и сладко позевывал. Объездчик не на шутку испугался. Хлопнул окошком. Медведь, видимо, обиделся и поковылял в горы.

На другой вечер косолапый снова объявился у кибитки. И на третий. Но стоило Ахмаду-горбуну отложить в сторону домбру, как мишка, обиженный, уходил прочь.

«Вот музыкальная душа!» — весело удивился объездчик. И не так уже стал бояться дикого зверя.

А в октябре, с первыми заморозками, медведь исчез.

Наверное, потому, что Ахмад-горбун теперь часто задерживался на тоях со своей звонкой домброй.

Фотография на камне

Бродил вдоль берега горной речки. Светлые потоки выплескивали иногда на песок разноцветную гальку. И крохотные камушки с перламутровую бусинку, и расплющенные, будто яичный желток с беловатой каймой, и крупные продолговатые с палевым оттенком, похожие на рукоятку ножа…

Вдруг мой взгляд падает на плоский коричневый голыш. Обломочек скального грунта… Я поднял его, подкинул на руке. Ого, тяжелый! Присмотрелся внимательнее и увидел на камне четкие отпечатки хвои. Вот так находка!

Известно, что одними из первых растений на земле были семенные папоротники. За ними появились хвойные, оказавшиеся на редкость устойчивыми при жаре и холоде.

Видел я и вековые дубы, и тысячелетние чинары, а вот держать в руках отпечаток-фотографию многомиллионнолетней арчи довелось впервые…

Перевал

Человека, впервые побывавшего на заоблачном перевале, невольно охватывает смятение. И уши закладывает от разреженного воздуха, и скалы давят справа, а слева — упаси бог глянуть! — голова закружится от бездонной пропасти, на дне которой клубятся не то облака, не то река шумит в брызгах и пене…

И только дорожка-выручалочка, петляющая змейкой, тешит надеждой.

Зато уж, окажешься внизу у подножья, обернешься — сердце переполняется гордостью: вот, мол, где я побывал!

Но прежде чем ощутить такую высокую радость, надо обязательно побороть в себе страх…

ЗОЛОТАЯ УДОЧКА

Нерест

Сижу на камне у самой протоки. Напротив — молодая поросль тростников. Словно зеленые дымки струятся над водой. Безветрие. Комар пролетит — слышно за десять шагов.

И вдруг тростники — снизу до верху — буйно зашевелились, затрещали. Пошли колыхаться волнами.

Подумалось, ветер. Оглянулся — деревья безмолвствуют. Хоть бы листок шевельнулся. Не кабаны же в тростниках? Здесь этих животных давно в помине нет.

А зеленые стрелы все раскачиваются, чуть не ломаются. Словно там, в глубине, кто-то веслом размахивает.

Не выдержал мой Улан. Соскочил с места. Пару раз зычно гавкнул на тростники.

Вроде снова воцарилась тишина.

Солнце светит. Стрекоза шелестит сухими крылышками. Косит на меня стеклянным глазом, повиснув на