Книга Красавица, чудовище и волшебник без лицензии - Мария Заболотская

class="p1">Но трясинница вместо того, чтобы согласиться, будто дела совсем плохи, оскалила свои мелкие игольчатые зубы в недоброй улыбке.

— Богатство и любезность — пустяки по сравнению с тем средством, которое все еще у нас осталось в запасе, — веско сказала она. — Я знаю множество историй, в которых дамы — и знатные, и простушки! — губили свои жизни из любви к совершенно никчемным грубиянам; мои дурехи-утопленницы частенько их пересказывают друг другу. Особенность эта свойственна по большому счету только людям — мы, создания лесов и болот, куда умнее и знаем себе цену. Требуется всего-то малость: чтобы девица решила, будто ей непременно надо кого-нибудь спасти и исцелить душевную боль своей любовью. Чем гаже ведет себя мужчина, чем глубже падает на дно — тем крепче его любят и охотнее жертвуют собой. Раз Джунипер Скиптон воротит нос от богатства, стало быть, она добросердечна и простодушна — а это самые подходящие качества для такой затеи! Нужно внушить ей, что принц груб и высокомерен из-за того, что страдает. И она сможет все исправить, если начнет о нем заботиться. Вы и сами видали, что она первым делом обратила внимание на его раны — весьма пустячные, надо сказать!..

Господин Заразиха хоть и не был доволен тем, что трясинница говорила все это с некоторым превосходством — мол, гоблины маловато смыслят в любовных делах! — однако нашел ее соображения разумными.

— В самом деле! — воскликнул он, поразмыслив. — Быть может, влюбленность из жалости окажется еще угоднее проклятию, чем влюбленность из восхищения! Пусть Его Цветочество дерзит, грубит и обижает девицу — мы будем нашептывать ей, что он это делает лишь потому, что одинок и несчастен. Она тут же прилипнет к нему, как муха к меду!

И донельзя довольные собой домоправители отправились на кухню — совместно ругать клейких сонных поварят и колотить хихикающих паков, которые тащили из кладовых всякую ерунду, начисто забыв о том, что им приказывали.

Что же до придворных сорок, о которых мы давно не вспоминали, то Сплетня и Небылица узнали о праздничном ужине едва ли не последними — и это само по себе стало нешуточным оскорблением. Каково же было их возмущение, когда оказалось, что птичий двор не приглашен к столу Его Цветочества!..

— Что возомнили себе эти гоблины и трясинницы! — кричала во все горло Небылица.

— Как смели они оставить нас без приглашения! — подпрыгивала на месте Сплетня.

— Наверняка принц ничего не знает об их происках!

— Его Цветочество ни за что бы не допустил такого неуважения к придворным птицам!..

И мэтр Мимулус, на плечах которого сидели вопящие на все лады сороки: Сплетня — на левом, Небылица — на правом, в который раз подумал, что лучше бы ему оглохнуть. Никогда еще уши бакалавра магического права не терпели таких мучений — сороки кричали, сороки трещали; они хлопали крыльями от негодования, они щипали мэтра за уши от полноты чувств, и ему казалось, что худшей пытки история всех Истинных Миров еще не знавала.

— Сударыни сороки! — наконец взмолился он. — Быть может, вам следовало бы спросить у Его Цветочества, приглашены вы или же нет? Если он не отдавал приказа не допускать вас к праздничному столу — что совершенно невозможно! — то вы немедленно получите приглашение на праздничный ужин!

— Слуга прав! — вскричала Небылица.

— Слуга прав!!! — поддержала ее Сплетня, и сороки немедленно полетели к покоям принца, где верещали под дверью так громко, что Ноа приказал их впустить.

— Что за дерзость! — сказал на это Заразиха, бежавший вместе с трясинницей к покоям принца со всех ног, едва только кобольды донесли ему о визите придворных сорок. — Как смеете вы, болтливые птицы, докучать принцу?!

— Как смеешь ты, лесной гоблин, распоряжаться в Ирисовой Горечи словно полноправный хозяин?! — ответили на это сороки, успевшие перемолвиться с принцем и оттого ставшие гораздо смелее. — Его Цветочество сказал, что не отдавал никаких отдельных распоряжений по поводу ужина, и знать не знает, отчего нас — придворных птиц, предназначение которых веселить и развлекать господ! — не пригласили на праздник! Стало быть, мы приглашены!

— Только вас там не хватало! — завопил рассерженный гоблин. — Вы, болтливые сплетницы, все испортите!..

Однако победа осталась за сороками: принц не сменил свое решение несмотря на все уговоры домоправителей. «Еще бы! — проворчал господин Заразиха вполголоса на ухо госпоже Живокость. — Он снова желает расстроить наши планы и сделает все, чтобы этот ужин обернулся полным провалом! Разве получится ужин сколько-нибудь романтическим, если на нем будут заправлять две жирные крикливые птицы?!».

Но и это, к огорчению домоправителей, было еще не все. Невинная хитрость мэтра Абревиля, желавшего хоть ненадолго отдохнуть от сорочьих криков, сыграла против самого волшебника. Сороки объявили, что за ужином им, разумеется, должен прислуживать их личный слуга — и ни протесты самого Мимулуса, не желавшего попадаться на глаза принцу, ни запреты домоправителей не были приняты ими во внимание.

— Зачем он вообще нужен, если его нельзя взять с собой на праздник и насмехаться над ним сколько угодно? — хором прокричали Сплетня и Небылица. — Мы будем забавляться с ним так, что принц живот надорвет от смеха! Птичник идет с нами! Его Цветочество разрешил! Разрешил!!!..

— Ох, да он разрешил бы притащить толпу сатиров — лишь бы только все испортить! — рявкнул господин Заразиха, огорченный ровно настолько же, насколько еще недавно был доволен. Госпожа Живокость смолчала, однако ее зеленоватое лицо сморщилось от досады.

По всему выходило, что праздничный ужин обернется сплошными бедствиями.

Глава 27. Роскошь и великолепие праздничного ужина в Ирисовой Горечи

Давно уж в Ирисовой Горечи не случалось такого пышного праздника: стол в самом главном зале ломился от угощений, многие из которых, сказать по правде, скорее испугали бы обычного человека, чем восхитили. Кухарки-кикиморы старались, как могли, им в голову не могло прийти, что гости не привыкли к пирожным в форме бородавчатых жаб, не ценят глазурь болотно-зеленого и угольно-черного цветов, и могут вовсе потерять аппетит от вида чрезвычайно достоверных карамельных пауков и подозрительно подрагивающих коконов из сахарной ваты.

Десяток кобольдов, разряженных в пух и прах, изображали оркестр, играя на причудливых инструментах, которые были сделаны из птичьих и рыбных косточек, пустых улиточьих раковин, паутинных струн, и всяческих рогов — похожих на