Книга Соль любви - Ирина Кисельгоф

– Есть много специальностей, где не нужно работать с больными.

– Нет. Я ошиблась. Хочу все бросить.

– Столько лет коту под хвост?

– Потом будет хуже.

– Давай поговорим в следующий раз. У тебя будет другое настроение. Лучше. И все станет по-прежнему.

– По-прежнему не будет. У меня такое настроение уже давно.

– Почему?

– Не знаю.

Я действительно не знала, почему. Все будто по-прежнему и все равно по-другому. Цвет в фильме приглушали незаметно, от серии к серии. Я не сразу заметила, что Илья стал позже приходить домой, сначала изредка, затем все чаще и чаще. А потом мы перестали разговаривать. Просто так. Без ссоры. У нас не было времени на разговоры, мы не ужинали вместе, не смотрели дурацкие фильмы на DVD, никуда не ходили. Я ждала его сначала у окна, потом у входной двери, потом сидя на кухне, потом лежа в кровати. Сначала я ревела ревмя. Целыми днями и целыми ночами.

– Когда у тебя будет обезвоживание? – спросил наконец Илья. – Мне надоело.

– Почему ты так?

– Я привык жить один, – спокойно ответил он. – И не надо торчать в прихожей. Меня это раздражает. Понятно?

В новых домах почти нет пыли, такой, как в моем детстве. Угол забвения найти трудно, зато зеркала вдруг стали такими же, как в бабушкином доме. Я снова фотографировала себя, теперь на сотовый телефон. На каждой следующей фотографии синие круги под глазами становились все четче и четче. Я стала походить на умирающую. Я волочила ноги, как умирающая. И все чаще вспоминала Корицу. Он меня съел.

– Все будет хорошо. Обязательно, – поцеловал меня Гера. – Я же с тобой.

– Можно я останусь у тебя ночевать?

– Конечно. Это твой родной дом, – улыбнулся он.

Я заревела в голос впервые за несколько дней. Я ревела, размазывая слезы и сопли по новому модному пуловеру Геры.

Господи! Как хорошо, что есть родной дом, где тебя ждут. Там всегда уютно. Там родные люди, которым ты нужен.

– Спасибо, – глотая слезы, сказала я.

– Глупая ты. За что спасибо-то?

Я засмеялась сквозь слезы. Он вытер их со щек. И я вдруг услышала, как на праздничном столе чирикают Лимон и Яблоко. Один – лимонный, другой – яблочно-зеленый. Яркие тропические фрукты с крылышками за спиной чирикали хором.

– У тебя пуловер синий с серым. Я специально такой купила. К твоим глазам. Теперь твои мировые океаны выплеснулись тебе на грудь.

– Я его никогда не сниму. Даже самым жарким летом. Пусть мировые океаны плещутся вокруг моей оси всю жизнь.

– Шампанского! – прогундела я сопливым носом.

– То-то же! – рассмеялся Гера. – А то я думал, у меня не день рождения, а поминки.

– Никогда так не говори! Никогда! – меня подбросило над диваном. – Слова убивают!

Гера всегда боялся за меня, теперь я стала бояться за него.

– Не буду. – Гера разлил шампанское, и мы протянули навстречу друг другу бокалы.

– Я хочу, чтобы ты был всегда.

– Так не бывает.

– Бывает, – не согласилась я. – Ты моя половина. Нет, что я говорю? Ты – это я. Даже больше, чем я. Так я нас чувствую. Как одно целое. Понимаешь?

Мы чокнулись бокалами и заслушались. Звон старинного хрусталя струился бесконечной, прозрачной, как слеза, рекой. Ненавязчиво и тихо. Жизнь, наверное, должна звучать как хрусталь. Чисто.

Не знаю, как звучала наша с Герой жизнь, но я бы никогда из нее не ушла, если бы не неотвратимый взрыв в реторте Шара. Моя жажда оказалась сильнее нашей тихой, бесконечной, бездонной реки. Но это ничего не значило. Мы с Герой были, есть и будем всегда, а другие… Другим нас не понять…

– Знаешь, я зашла на один форум. Ничего особенного. Поняла, что не мое, и бросила. Только одно забыть не могу. Парень совсем не с моей улицы рассказал то, что меня вдруг зацепило. И я думаю об этом и думаю.

– О чем рассказал?

– О бабушке своей. Она казачкой кубанской была. Жизнь, наверное, хорошую прожила. Он об этом не говорил, но мне понятно стало сразу. Знаешь, что он написал? Когда она умирала, то обвела напоследок глазами комнату и сказала: «А хата-то не белена». И больше ничего. Закрыла глаза и ушла. Насовсем. Этот парень свою бабушку забыть не может, и я теперь тоже не могу. Представляешь, чужой мне человек сказал самую важную для меня вещь. Если бы мы с ним просто сели и поговорили, может, мы друг друга бы поняли, хотя мы и с разных улиц. Я тоже хочу свой дом. Белый-белый, светлый-светлый. И большой белый стол. И чтобы было кому сказать, как я много в своей жизни уже сделала и как мне жаль, что столько я не успела. Только надо, чтобы жил такой человек, кому можно такое доверить. Понимаешь?

– Понимаю.

Я помолчала.

– Раз Илья меня все время звал, значит, я ему нужна. Как думаешь?

– Помнишь, я рассказывал тебе о Михайлове, которого встретил там? Он всю жизнь ходил на сейнере, а мечтал о парусниках.

– Помню, – кивнула я.

– Он говорил: вера – это парус, она дает силы. Надо только поймать ветер, тогда ляжешь на свой курс. Вдруг ошибки делают нас счастливее? Чтобы отправиться в путь, судно вооружают не только парусами, рангоутом и такелажем, но и балластом. Может, чем серьезнее ошибки, чем больше веры и сил, тем вернее парусник дойдет к своему причалу?

Гера смотрел на меня, а я видела в его глазах далекое море, в котором люди ловят свои мечты. Сколько нужно времени, чтобы поймать свой ветер?

– Может, не стоит бояться себя? Иначе потеряешь способность любить, не требуя ничего взамен. Истаскаешь жизнь с изнанки, так ничего и не попробовав, ни разу не рискнув, не поступившись. – Гера вдруг засмеялся. – А сердце-то в лохмотьях сильнее. Чем больше прорех, тем больше света внутри.

– Ты так думаешь?

– Я через это прошел, – тяжело сказал он. – Я не о свете.

Я боднула Геру головой в грудь и так и осталась лицом к его сердцу. Я не знала, как лечить тоску, но не стоит ему вспоминать в свой день рождения то, чего уже не поправить.

– Тост, – попросила я. Мои губы царапнула шерсть нового Гериного пуловера.

– За бесконечное зеленое яблоко! – улыбнулся он.

Гера всегда боялся за меня, теперь я стала бояться за него. Ночью я вышла на балкон в черную ночь. На небе горели звезды. Мириады звезд. Далеко-далеко. Я обвела их взглядом и попросила:

– Господи! Сделай так, чтобы с Герой все было хорошо. Я что хочешь для тебя выполню.

Ветер потрепал мне волосы.

– Спасибо, – прошептала я.

* * *

Мне не хотелось идти на психиатрию. Она стала каторгой. Я еле волочила ноги на каждое занятие. Мне надоели чужие разбившиеся мечты. Я устала от них донельзя. Я хотела видеть нормальных, счастливых людей. В психбольнице таких не было. И быть не могло.