Книга Олег. Путь к себе - Сабина Янина

Комнатку мне выделили хорошую, хоть крохотную, но очень светлую, с окном во всю стену. Под ним стоял стол и табурет, а напротив, у стены, топчан, накрытый тёплым стёганым одеялом да ящик для белья в углу – вот и всё убранство комнаты. А что ещё нужно? Если только книги. Я очень скучал по книге, но до здешней библиотеки ещё не добрался, а в электронную, при перепрограммировании моего браслета по решению суда, доступ мне был запрещён, как и к любому интернет-источнику.

Я сел на табурет у окна и настежь распахнул створки. Август катился к осени, но было по-летнему тепло. Ещё не стемнело, хотя солнце и ушло за ближайшую гору. Окно выходило в небольшой сад, разбитый позади домика, и старая яблоня протянула одну из веток, пригнувшихся под тяжестью наливающихся яблок, почти в окно. Как говорил Герасим, год выдался яблочный, урожайный. Я потянулся и сорвал крупное красное яблоко. Сладкий сок наполнил рот. «Интересно, что за сорт? Жаль, не разбираюсь. Надо спросить. Отличные яблоки. Самые вкусные из тех, что ел». Я закрыл глаза. Запах яблок мешался с запахом земли, который особенно ощущался при вечерней росе.

В дверь стукнули, и вошёл Герасим. Потоптался у порога.

– Слышь! Завтра в монастырь поедем. Отец Окимий велел.

Я чуть не подавился яблоком.

– В какой монастырь? – глупо переспросил я, во все глаза смотря на Герасима.

– Как в какой? – опешил Герасим. – В наш монастырь. На зиму надо продуктов привести. Так-то весь товар, что с поезда, сразу идёт в кладовые монастыря. А уж потом по надобности я привожу сколько надо. Вот ща надо начинать запасаться, а то зимой не наездишься. Ты пособишь, что ль?

– Конечно, пособлю! – спохватился я.

– Ну, вот и ладно, – он повернулся было уходить, но обернулся, – Поедем пораньше, Митрю к тётке Глаше отвезём, чтоб до работы её дома застать.

– А что Митрию уже в школу?

– Ну. Через неделю пойдёт. Пусть пока по хозяйству поможет. А то Глаша с мужем всё время на работе, а дочка ёйнная хворая. Митря-то у меня по хозяйству шустрый.

– Во сколько встаём?

Герасим на секунду задумался и ответил:

– Ну, давай в пять. Пока соберёмся, пока дотрухаем.

***

На другое утро я проснулся около пяти. За время покоса привык подниматься с солнцем. Ещё не открывая глаз, прислушался. Тихо. Только едва слышно кто-то возится за стеной. Должно быть, Герасим уже встал и собирается в дорогу. Я подошёл к окну. Темно и не понятно, что с погодой. Я распахнул створки, и свежий воздух ворвался в комнату, омыл меня, словно из душа окатило. Ночи уже холодные, хорошо, что в доме тепло от притопка печки, в котором мы готовили еду. На востоке небо прибиралось, готовясь к появлению солнца: разогнало дремавшие облака и уже постелило розовую дорожку.

Поёживаясь, я быстро оделся и пошёл к умывальнику, где столкнулся с Митрей. Он уже умылся и теперь быстро тёр улыбающуюся мордашку белым вафельным полотенцем.

– Доброе утро!

– Доброе, Митрий, ну ты как? По учёбе соскучился?

– А то! Да и по ребятам тоже!

– Хорош, балаболить, к столу давайте! – крикнул из кухни Герасим.

Митрий побежал на кухню, а я принялся умываться.

На кухне было очень тепло. На завтрак Герасим сварил овсяную кашу, которая уже была разложена по тарелкам, а на большой чугунной сковороде шкварчала кусочками сала глазунья из шести яиц. В центре стола на чистом полотенце лежала наполовину порезанная на ломти большая краюха серого хлеба и потел боком кувшин с водой.

Я взял кусок хлеба и с упоением вдохнул его аромат. Только живя тут, я понял, что больше всего на свете мне нравится запах свежеиспечённого хлеба. Удивительно, как я его не замечал в городе. Нет, там тоже пахло хлебом, хотя даже не хлебом, а выпечкой и не в магазинах – супермаркетах, а в частных булочных, где выпекали хлеб, торты, пирожные, пирожки и всякую сдобу там же в пекарнях. Фёка любила такие булочные. Милое лицо улыбнулось мне, и я поспешно отогнал образ, подвинул к себе тарелку, и принялся есть кашу. «Да и то, – сердито подумал я, злясь на то, что разрешил себе вспомнить жену, – не хлебом пахло там, а скорее всякими ингредиентами, корицей да ванилью. Не может вот так пахнуть хлеб в городе. В пакетах особо не будешь пахнуть. Да и свежеиспечённым тот хлеб назвать нельзя. Пока испекут, пока доставят. Да и пекут часто загодя".

– О чем задумался, Олег? – спросил Герасим.

– Да так, не о чем. Хлеб хорошо пахнет.

Герасим кивнул:

– Матрена занесла нам краюху свежего. Давайте, доедайте и пора ехать. Солнце уже показалось.

Я поднялся из-за стола. Митрий торопясь подбирал хлебным мякишем остатки топлённого сала со сковороды и отправлял их в рот.

Герасим пошёл готовить кобылу.

– Потеплее оденьтесь, – крикнул от входа Герасим, – прохладно сейчас.

Он вытащил из огромного тюка с вещами, которые приготовил для сына, осеннюю куртку-ветровку и бросил на скамью, стоявшую под висевшей на крючках верхней одеждой справа от входной двери.

– Митря! Куртку одевай! – сказал он и вышел.

Тут же появился Митрий, тащивший в одной руке ноутбук, в другой пузатый портфель, похоже, набитый школьными принадлежностями.

Положил все своё хозяйство на скамью и принялся натягивать куртку.

– Ничего не забыл? – спросил Герасим, когда Митрий устраивался в телеге.

– Не, вроде ничего.

– Вроде ничего, – передразнил его Герасим, – проверь. Я без конца мотаться туда-сюда не буду.

– Да я проверил, всё взял.

– Ну ладно, готовы что ли?

Митрий весело подмигнул мне, и подвинулся. Я сел рядом.

– Ну, с Богом! – Герасим тронул поводья.

* * *

Дорога шла под уклон, и я вспомнил, как совсем недавно, ехал по ней со станции. Время, которое, как мне думалось в поезде, было отнято у меня навсегда, теперь возвращалось ко мне, но возвращалось как-то странно. Давно наверстав безвременье, но сильно замедлив ритм жизни вокруг меня, оно как безумное неслось во мне. Мне казалось, что каждую секунду, каждое мгновенье во мне что-то менялось, и я уже не прежний я, а кто-то другой, хотя и продолжающий осознавать своё незыблемое Я.

А может быть, это не я менялся, а мир открывался мне с другой его стороны, и моё Я старалось вместить в себя это новое, приспособиться? А может быть я – это и есть этот мир, который сейчас вспоминал забытую часть себя? Вспоминал и принимал самого себя, присматриваясь.

Солнце уже показалось из-за горы, когда мы свернули на дорогу, ведущую к монастырю. Приблизительно через час за очередным поворотом перед нами открылось огромное плато. У меня даже дух захватило: на дне гигантской чаши, окружённой горами, словно зубцами короны, в самом её центре ослепительно сверкали на солнце купола монастыря, чётко ограниченного четырёхугольником белых каменных стен. Монастырь задней стороной прилепился к горе, покрытой густым лесом, зелень которого кое-где уже была чуть тронута красками. Вдоль стен монастыря шёл ров. Со стороны дороги через него был перекинут мост. Монастырь разделял плато на два больших полукруга. Справа от него большую часть занимали аккуратные, стоящие параллельно друг другу теплицы, а за ними до самых гор тянулись черные распаханные поля; а слева, ту, что поменьше – хозяйственные постройки и мастерские, над которыми клубился дымок в сизой мгле.