Книга Циничные теории. Как все стали спорить о расе, гендере и идентичности и что в этом плохого - Хелен Плакроуз

феминизма также влияли на активизм, а кроме того, доминировали в феминистских исследованиях. Материалистические феминистки были озабочены тем, как патриархат и капитализм совместными усилиями ограничивают женщин, особенно на работе и дома. Их теории в большей или меньшей степени обращались к марксизму и, в более широком смысле, к социализму. Радикальные феминистки выдвигали на первый план проблему патриархата, а женщин и мужчин рассматривали как классы угнетенных и угнетателей. Они были революционерками, стремящимися перекроить общество, ликвидировать понятие гендера (но не пола), свергнуть патриархат и капитализм. Эти три основные ветви феминизма (которые включали в себя множество более мелких веточек, слишком многочисленных, чтобы подробно описывать их здесь) развивались по-разному и в разных местах. Важнее всего то, что либеральный феминистский подход пользовался наибольшей поддержкой общества, а радикальная и материалистическая (де-факто социалистическая) формы феминизма доминировали в академии, особенно начиная с 1970-х.

Ситуация начала меняться в конце 1980-х и 1990-х годах, когда новая поросль Теоретиков завернула постмодернистскую Теорию в более «изощренную» упаковку и с успехом представила ее новому поколению активистов. Этим новым подходом стал прикладной постмодернизм, провозглашавший угнетение идентичности «реальностью» и тем самым делавший постмодернизм релевантным для феминистского активизма. Через концепцию интерсекциональности он впитал в себя аспекты квир-, постколониальной Теорий и, в особенности, критической расовой Теории. Новые модификации принципиально изменили характер феминизма как в массовом сознании, так и в академии. Возникший в результате подход третьей волны имел тенденцию пренебрегать классовыми вопросами и фокусироваться на идентичности в виде расы, пола и сексуальности[324]. Вместо того чтобы сплотиться вокруг общей женской идентичности, понимаемой как «сестринство», интерсекциональный и квир-феминизм отрицали наличие у женщин общего опыта и усложняли понимание того, что значит быть женщиной. В то время как либеральные феминистки жаждали свободы, чтобы отвергнуть гендерные роли и получить доступ к тем же возможностям, что и мужчины, а радикальные феминистки хотели полностью ликвидировать репрессивную социальную конструкцию гендера, интерсекциональные феминистки считали гендер одновременно культурным конструктом и чем-то, что люди могут воспринимать как реальное и ожидать признания этой реальности от других.

«Более изощренная» Теория

К началу 2000-х интерсекциональный сдвиг в феминизме уже невозможно было отрицать. Ранее феминистские исследования и активизм рассматривали женщин как класс и стремились к позитивным изменениям на благо этого класса. Однако по мере того, как в феминизм проникало влияние прикладного постмодернизма, его внимание переключалось с материальных недостатков социальных структур, таких как закон, экономика и политика, на репрессивную природу дискурсов. В 2006 году Джудит Лорбер[325], профессор (ныне на пенсии) социологии и гендерных исследований, сформулировала четыре основные тенденции этого «сдвига парадигмы».

1. Центральное значение придается гендеру, а не биологическому полу.

2. Гендер и сексуальность рассматриваются как социальные конструкты.

3. Власть – в фукианском понимании, подобная всепронизывающей сетке – вчитывается в эти конструкты.

4. Акцент на позиции, то есть идентичности человека[326].

Эти изменения Лорбер назвала «более изощренной» моделью феминистской мысли. На самом деле они – прямой результат влияния прикладной постмодернистской Теории. Каждая из четырех характеристик воплощает постмодернистские принцип знания и политический принцип в том виде, в котором они нашли выражение в квир– (отсюда фокус на гендере и его статусе социального конструкта), критической расовой (интерсекциональность) и постколониальной (включение в интерсекциональность соответствующих сюжетов) Теориях. В рамках этой новой феминистской парадигмы знание «ситуационно», то есть зависит от «позиции» индивида в обществе, под которой подразумевается его принадлежность к пересекающимся групповым идентичностям. В свою очередь, это делает объективную истину недостижимой и связывает знание с властью, а знание и власть – с дискурсами, которые, как предполагается, создают, сохраняют и легитимируют господство и угнетение в обществе.

Эти прикладные производные Теории обладают рядом особенностей, благодаря которым, вероятно, они и получили распространение. Главным образом интерсекциональность подарила активистам новое чувство цели, позволив исследовать новые проблемы и выдвигать новые обвинения – особенно в адрес друг друга. Например, черный феминизм и критическая расовая Теории, во многом определившие обсуждаемый сдвиг, обвиняли феминизм в «белости» и игнорировании проблем расы из-за разлагающего влияния белых привилегий. Тем временем в связи с меняющимся пониманием нормативности и связанных с ней привилегий квир-феминизм обвинял традиционный феминизм в исключении сначала лесбиянок, затем ЛГБ-, затем ЛГБТ– и, наконец, ЛГБТК-сообщества. Все это привело к тому, что исследователи, беспокоясь о том, как бы кого не обидеть, настолько «пробудились», что стали уделять внимание не только угнетению других, но и тому, как, в рамках Теории, сам феминизм может соучаствовать этому угнетению. В конечном счете эта озабоченность была унаследована гендерными исследованиями, опирающимися на феминистское мышление, но технически отличающимися от него.

Все это следует понимать в контексте развития гендерных исследований, у которых есть своя история. Академическое изучение гендера началось в 1950–1960-х, прежде всего на основе теории литературы. Сначала это просто называлось «женскими исследованиями» (women’s studies) – из-за внимания к проблемам женщин и необходимости расширять их политические права. Среди ключевых текстов этого направления – «Второй пол» (1949)[327] Симоны де Бовуар[328], поворотная книга, в которой утверждается, что женщины конструируются культурными представлениями об их неполноценности в сравнении с мужчинами, а также «Загадка женственности» (1963)[329] Бетти Фридан[330], где критикуется убеждение, что путь к самореализации женщин – домашнее хозяйство и материнство. В книге Кейт Миллет[331] «Политика пола»[332] (1970) приводится подробный анализ негативных представлений о женщинах в написанных мужчинами литературных текстах, а в «Женщине-евнухе» (1970)[333] Жермен Грир[334] доказывается, что женщины сексуально угнетены, отчуждены от собственного тела и не осознают, насколько сильно мужчины их ненавидят. Эти тексты, попадающие в канон радикального феминизма, утверждают, что женственность (womanhood) – это навязанный мужчинами культурный конструкт (посредством вертикального механизма власти), и выступают за революционное свержение патриархата.

В 1970-х и большей части 1980-х годов академические феминистки уделяли пристальное внимание роли женщин в семье и трудовом коллективе, а также социальным ожиданиям, согласно которым женщине полагается быть женственной, покорной и красивой, а в иных случаях сексуально доступной и порнографичной. В ходу было марксистское представление о женщинах как о подчиненном классе, существующем для того, чтобы поддерживать мужчин (которые, в свою очередь, поддерживают капитализм), и феминистки проводили сеансы «роста самосознания». На них они предпринимали попытки осознать всю полноту своего угнетения, а также его культурно сконструированную природу, прибегнув к марксистской концепции «ложного сознания», обозначающей образ мышления, не позволяющий человеку осознать свое истинное положение. Она схожа с понятием «усвоенной мизогинии» (internalized misogyny), описывающим женщин, которые считают нормальной и естественной навязанную обществом подчиненную позицию. Однако в конце 1980-х – начале 1990-х годов описанная картина начала меняться под влиянием прикладного постмодернизма – а именно квир–