Книга Хроника времен Карла IX - Проспер Мериме

Но всего больше убеждало и удивляло всех то обстоятельство, что этот молодой гугенот, этот насмешник, безжалостно издевавшийся над всеми церемониями католического обряда, теперь прилежно посещает церкви, не пропускает почти ни одной процессии и даже опускает пальцы в святую воду, что несколько дней назад он счел бы за ужаснейшее кощунство. На ухо передавали, что Диана скоро приведет еще одну душу к Господу Богу, и молодые люди реформатского вероисповедания заявляли, что, может быть, и они серьезно подумали бы об обращении, если бы вместо капуцинов и францисканцев им для наставления присылали молодых и хорошеньких проповедниц вроде госпожи де Тюржи.

Однако до обращения Бернара было еще далеко. Правда, он сопровождал графиню в церковь, он становился рядом с ней и во время всей обедни не переставал что-то шептать ей на ухо, к большому соблазну ханжей. Так что он не только не слушал богослужения, но даже прихожанам мешал уделять ему подобающее внимание. Известно, что в те времена процессии были таким же занятным развлечением, как маскарады. Наконец, Мержи не чувствовал больше угрызений совести, опуская пальцы в святую воду, раз это давало ему право при всех пожимать хорошенькую ручку, которая всегда вздрагивала при его прикосновении. В конце концов, если он и сохранял свою веру, то ему приходилось выдерживать горячие бои, и Диана приводила свои возражения с тем большим успехом, что богословские диспуты она обычно начинала в такие минуты, когда Мержи труднее всего было отказать ей в чем-либо.

— Дорогой Бернар! — говорила она ему однажды вечером, положив голову на плечо своему любовнику и в то же время обвив его шею длинными прядями своих черных волос. — Дорогой Бернар, вот ты был сегодня со мной на проповеди. Ну, что же? Неужели такая масса прекрасных слов не произвела никакого впечатления на твое сердце? Ты все еще хочешь быть бесчувственным?

— Это прекрасно! Дорогая моя, как хочешь ты, чтобы гнусавый голос капуцина мог сделать то, чего не мог достигнуть твой голос, столь сладкий, и твои религиозные доказательства, так хорошо подкрепляемые влюбленными взглядами, дорогая Диана?

— Противный! Я тебя задушу! — И, слегка стянув покрепче одну из прядей своих волос, она привлекла его еще ближе к себе.

— Знаешь, чем я был занят все время проповеди? Я пересчитывал жемчуг в твоих волосах. Смотри, как ты его разбросала по всей комнате.

— Так я и знала! Ты не слушал проповеди, вечно одна и та же история! О да! — сказала она с некоторой грустью. — Я прекрасно вижу, что ты меня не любишь так, как я тебя люблю. Если бы ты меня любил, то уже давно бы обратился в католичество.

— Ах, Диана, зачем эти вечные споры? Предоставим их сорбоннским ученым и нашим церковнослужителям; а сами мы сумеем лучше провести время.

— Оставь меня!.. Как бы была я счастлива, если бы мне удалось тебя спасти. Знаешь, Бернар, ради твоего спасения я согласилась бы удвоить количество лет, которое мне суждено пребывать в чистилище.

Он, улыбаясь, сжал ее в объятиях, но она оттолкнула его с выражением неизъяснимой грусти.

— А ты, Бернар, не сделал бы этого ради меня. Тебя не беспокоит опасность, которой подвергается моя душа в то время, как я отдаюсь тебе… — И слезы покатились из ее прекрасных глаз.

— Друг мой, разве ты не знаешь, что любовь многое извиняет и…

— Да, я это хорошо знаю. Но, если бы я сумела спасти твою душу, мне отпустились бы все мои прегрешения, все, которые мы вместе совершили, все, которые мы сможем еще совершить… все это нам отпустилось бы. Да что я! Наши грехи стали бы для нас орудием спасения!

При этих словах она изо всей силы сжимала его в объятиях, и восторженная пылкость, с которой она все это произносила, в связи с данным положением, была так комична, что Мержи насилу удержался, чтобы не расхохотаться над таким странным способом проповедовать спасение души.

— Подождем еще обращаться к Богу, моя Диана. Когда мы оба станем стары… когда мы станем слишком стары, чтобы предаваться любви…

— Ты приводишь меня в отчаяние, злой! Зачем на губах у тебя эта дьявольская усмешка? Что же, ты думаешь, мне захочется поцеловать такие губы?

— Ну, вот я не улыбаюсь больше. Видишь?

— Хорошо, успокойся. Скажи, querido Bernardo{66}, ты прочитал книгу, что я тебе дала?

— Да, я вчера ее кончил.

— Ну и как же ты ее находишь? Вот справедливые рассуждения! Она может самым неверующим заткнуть рот.

— Твоя книга, Диана, набор лжи и нахальства. Глупее ее до сих пор еще не выходило из папистской печати. Держу пари, что ты ее не читала, хотя и говоришь мне о ней с такой уверенностью.

— Нет, я ее еще не прочла, — ответила она, слегка краснея. — Но я уверена, что она преисполнена ума и справедливости. То, что гугеноты так рьяно стараются обесценить ее, служит для меня достаточным доказательством.

— Хочешь, для времяпрепровождения, я тебе докажу со Священным писанием в руках?

— Не вздумай это сделать, Бернар. Помилуй меня Бог! Я не читаю Священного писания, как еретики. Я не хочу, чтобы моя вера ослабела. К тому же ты даром потеряешь время. Вы, гугеноты, всегда вооружены знанием, приводящим в отчаяние. Вы нам тычете его в нос во время прений, и бедные католики, не читавшие, как вы, Аристотеля и Библии, не знают, что отвечать.

— Это потому, что вы, католики, хотите верить во что бы то ни стало, не давая себе труда рассмотреть, разумно это или нет. Мы, протестанты, по крайней мере изучаем нашу религию раньше, чем ее защищать, и в особенности раньше, чем ее распространять.

— Ах, как бы я хотела обладать красноречием преподобного отца Жирона, францисканца!

— Он дурак и хвастун. Но как бы он ни кричал о себе, шесть лет тому назад на публичном заседании наш пастор Удар припер его к стене.

— Ложь, ложь, пущенная еретиками!

— Как! Разве ты не знаешь, что во время прений крупные капли пота упали со лба доброго отца на Златоуста{67}, который он держал в руках? По этому поводу один шутник написал такие стишки…

— Я не хочу их слушать! Не отравляй мне слух своими ересями! Бернар, милый Бернар, заклинаю тебя, не слушай всех этих приспешников сатаны, которые тебя обманывают и ведут в преисподнюю! Умоляю тебя, спаси свою душу и вернись в лоно нашей Церкви!

И так как, несмотря на свои настояния, она уловила на губах своего любовника скептическую улыбку, она воскликнула:

— Если ты меня любишь, отрекись ради меня, ради любви ко мне от пагубных твоих убеждений!

— Мне легче было бы, милая Диана, отречься для тебя от жизни, чем от того, что разум мой мне показывает истинным. Как хочешь ты, чтобы любовь моя заставила меня перестать верить, что дважды два — четыре?

— Жестокий…