Книга Черные паруса - Аластер Рейнольдс

К счастью, это отвлекало меня от любых вопросов, кроме злободневных практических. Я просто работала, ела и спала. И почти не вспоминала про обман Фуры или по крайней мере думала, что могла неправильно понять каракули в ее журналах. Может, она отследила Лагганвора уже после того, как наше решение было принято, и это всего лишь удачное совпадение, что он залег на дно в том же самом месте. В глубине души, однако, я знала: все не так.

Когда я не работала и не занималась собственными основными потребностями, я пыталась думать о Страмбли. Мы все старались заботиться о ней, навещали при любой возможности и держали в курсе событий.

Постепенно всем стало ясно, что зря мы надеялись на ее быстрое выздоровление. Сурт – единственная из нас, хоть что-то смыслившая в корабельной медицине, – была вынуждена все больше времени проводить со Страмбли. Она худо-бедно очистила поверхностную часть раны, но не сумела углубиться.

Сурт не была врачом. Просто лишь ей одной довелось собрать несколько крупиц лекарской премудрости, и она смогла разобраться с обычными препаратами, которые нашлись на борту. Но она с трудом читала этикетки, не говоря уже об инструкциях, и не имела опыта в хирургии. Мы уже сделали для Страмбли все, что могли. Сурт меняла повязку и очищала шов раз в день, и, поскольку никто из нас не справился бы лучше, было решено освободить ее от работы снаружи до тех пор, пока Страмбли не окрепнет.

Я глядела на эту маленькую царапину и не могла понять, как она могла причинить такой вред. Однако не стоило забывать, что в Страмбли вонзилось лезвие призрачников, а не какой-нибудь старый нож. Было нечто неправильное во всем, что касалось вещей призрачников, начиная с внешнего вида и заканчивая ощущениями человека, который надевал броню или пользовался оружием. Видимо, та же подспудная неправильность распространялась на их воздействие на жертву, даже если рана была нанесена случайно.

В первые дни Страмбли была спокойной, много спала, а когда бодрствовала, жаловалась на неприятные ощущения и с непреклонностью утверждала, что не совершила ошибки. Но рана отказывалась заживать, кожа вокруг нее краснела, плоть распухала, и с каждой вахтой это выглядело все хуже.

За день до нашей встречи с поглотителем у Страмбли началась лихорадка.

– Я очистила рану, – в который раз повторила Сурт, как будто кто-то в этом сомневался.

Мы обсуждали приключившуюся со Страмбли беду за хлебом и элем, пока Фура и Паладин в капитанской каюте уточняли детали нашего плана.

– Без тебя и Тиндуфа ей было бы гораздо хуже. – Встретившись с Сурт взглядом, я убедилась: она понимает, что я говорю серьезно.

– В лазарете есть хирургические инструменты, – сказала Прозор.

– И никто из нас понятия не имеет, что с ними делать, – возразила я. – Мы не можем просто вскрыть рану, надеясь на лучшее. Все, что в наших силах, – поддерживать комфортные условия и ждать, когда Страмбли переборет инфекцию самостоятельно.

– А если не переборет? – спросила Сурт.

– Можно снять швы и снова промыть рану, – предложила Прозор.

– Нет, – сказала я. – Сурт и так обработала ее тщательно. Вскрыв рану, мы лишь усугубим проблему с инфекцией. Оставим все как есть. Страмбли сильная, и вокруг нее хорошая команда.

– Поскорей бы добраться до этого колесного мира, – проговорила Сурт, отказываясь от большого куска хлеба с зелеными крапинками плесени. – С поглотителем или без.

– Я в курсе, что у нас дел по горло, – сказала Прозор. – Но есть один-два нюанса, которые нельзя упускать из виду. Да, нам предстоит обогнуть поглотитель, но если не запихнем в свои котелки кое-что еще, чтобы оно там поварилось, то нашему кораблику не поздоровится.

– О чем ты? – спросила я.

– Об имени и истории для этой груды заклепок, детка. Мы должны как-то переименовать «Мстительницу», да и Фуре не стоит дефилировать под именем Фура Несс. Будет слишком легко провести линию до самой Босы, но это не принесет нам никакой пользы, покуда не представится возможность сесть и объясниться, – и я предпочитаю сделать это на досуге, а не в тот момент, когда какой-нибудь разумник приставит клинок к моему горлу. Я хочу сказать, что нужна история, которой мы сможем прикрываться, пока не получим возможность все исправить. Любому из нас, кто сойдет на берег, понадобится свежее имя и вымышленное прошлое, способное выдержать пристальное внимание. Включая тебя, Адрана.

– Я думала, мы побеспокоимся об этом, когда подойдем ближе.

– Нет. Побеспокоиться надо сейчас. Что, если разумник осведомится насчет нашего названия, реестрового номера и порта приписки, а мы такие: обожди, вернемся через часик, нам надо разобраться с собственным прошлым.

– Что ж, над этим тоже надо поработать, – сказала я, подозревая, что работа не закончится никогда.

– Ты мне говорила, что всегда любила сочинять рассказы и пьесы, – заметила Прозор. – Это твой шанс блеснуть.

* * *

Мы не могли ни включить заранее подметалу, ни убрать паруса, но оставался еще вопрос с гаусс-пушками. Их опробовали по отдельности после захвата корабля, воспользовавшись останками судна Труско в качестве мишени, – и не было сомнений, что в унисон они сработают гармонично. И все-таки мы никогда не давали бортовой залп всеми орудиями и не вели огонь так долго, чтобы пушки перестали остывать.

Противник, по всей видимости, выстрелил в нас парус-сечью из носового орудия, расположенного так, чтобы бить вдоль продольной оси корабля, и если бы мы ответили из кормовых пушек, особенно долговременной стрельбой, у нас была бы превосходная возможность выдать свою позицию посредством тепловой сигнатуры.

Я никогда не стремилась хорошо изучить корабельные орудия, но у Босы на этот счет были другие соображения. Назначив меня своим наиболее вероятным протеже, она усердно вкладывала в мою голову всесторонние практические знания о вооружении, как о нашем собственном, так и о том разнообразном арсенале, который могли применить против нас. Гаусс-пушка была одним из самых распространенных и наиболее эффективных средств корабельной обороны.

Ее действие опиралось на принцип магнитной индукции, на использование импульсного поля для разгона инертного снаряда до разрушительной скорости. Постоянная цикличная работа катушек индуктивности генерировала тепло, которое нелегко было рассеивать, и рано или поздно оно проникало в направляющие рельсы пушки, заставляя их прогибаться или сжиматься, что приводило сначала к падению точности стрельбы, затем к утрате пробивной способности и наконец к полной блокировке орудия. «Лекарство» от этого состояло в том, чтобы давать пушке отдых, время остыть и восстановить полную эффективность. Но при непрерывном ведении огня ее может заклинить так, что не восстановишь, а в самом худшем случае – как сообщила мне Прозор – корабль будет поврежден или даже уничтожен разрушительной отдачей заклинившей гаусс-пушки. Впрочем, задолго до этого бедолага выдаст себя жаром перегруженных батарей.

Пушки Босы были прекрасным оружием, и содержались они в хорошем состоянии. Боса хвасталась ими передо мной, точно своими кровожадными родственниками.