Книга Я тебя никому не отдам - Анастасия Франц

Давид смотрел на меня пристально, не шелохнулся. Щека, которую прожигал его взгляд, начала гореть пылающим огнём. Но я ничего не сказала и не сделала, потому как желала, чтобы он как можно скорее исчез из моего поля видения, из моей клетки, в которую я, собственно, по своей же глупости и попала.

Я много думала о том, что в тот день произошло. Что моё внутреннее чутьё мне подсказывало, что мне не следовало в тот день садиться в машину к Александру. Вообще не нужно было звать его на свадьбу матери и отчима. Но не знаю, что на тот момент меня подстегнуло к тому решению, что я пригласила и села к нему в автомобиль после того, чтобы было.

Я разозлилась на Лану, которая вертелась вокруг Давида. На него самого, который смотрит так, будто бы я принадлежу ему, но это совершенно не так. На саму себя… из-за своих чувств, тела, которое откликается на каждое прикосновение сводного брата. Я злилась, бесилась. Даже на тот поцелуй, что случился между нами. Именно из-за своего чувства злости, ненависти я совершила ошибку, что стала для меня роковой. Я осталось инвалидом без шанса на выздоровление, да и вообще какой-либо нормальной жизни. А о мечте, которой грезила с самого детства, и говорить нечего.

Она рухнула, разбилась и уже никогда не соберётся воедино. Так и останется разбитой, и будет напоминать о себе каждый раз болью в душе, терзаниями по ночам и жалким воем в подушку.

Да, я жалкая, никому не нужная, но я приняла себя. Приняла свою жизнь в этом кресле, что будет меня сопровождать повсюду. Изо дня в день до самого конца моей жизни.

— Что с тобой, чёрт возьми, происходит? — услышала громкий, грозный голос рядом с собой, но не повернула в его сторону головы, оставаясь в том же самом положении.

— Со мной всё хорошо, неужели не видишь? — ответила спокойно, без каких-либо эмоций.

И, наверное, именно это моё безразличие стало катализатором к действиям сводного брата.

Одним рывком Давид наклонился ко мне, обхватил мои плечи мощными руками, отчего я вздрогнула и повернула наконец в его сторону голову, встречаясь с яростным взглядом, который прожигал меня.

— Я это не вижу. Совершенно. Что, чёрт возьми, происходит, Аля? Почему ты становишься всё дальше с каждым днём?

— Тебе кажется, а когда кажется, креститься надо.

— Не нарывайся, девочка, — утробный рык, и меня встряхнули за плечи.

— Что ты от меня хочешь сейчас услышать, братик?

— Ответь на мой вопрос. Я хочу и имею право знать, что с тобой происходит и почему ты в таком состоянии? Что послужило этому?

— Почему? Зачем тебе это знать, когда до меня не должно быть никакого дела? Кажется, так ты, по-моему, говорил тогда? — слегка задумалась, вспоминая, что точно он говорил в тот день, когда мы с ним встретились.

— Ах, да, вспомнила. Ты сказал: “Которая ни к чёрту мне не сдалась”, — процитировала его слова в тот вечер.

— Ты запомнила, — его взгляд стал мрачным, брови сдвинуты вместе.

— Да.

— Лучше бы забыла, — тихий голос в тишине комнаты.

— Я не забываю ничего, что мне делают и говорят. Я, знаешь ли, злопамятная.

Давид смотрит на меня, прямо в мои глаза, зарываясь всё глубже и глубже, стараясь заглянуть мне в самую душу. Понять, что со мной происходит и почему я так веду себя с ним, с Милой, подругой, которая всегда для меня значила так много. Которой я доверяла, как себе. Почему? Что со мной?

Но вместо того, чтобы открыть свою душу, дать заглянуть в неё, я, наоборот, ещё прочнее зарываюсь, закрываюсь, не желая впускать его в свою душу, чтобы потом не раствориться в нём и не погибнуть.

Не хочу быть той самой бабочкой, которая знает, что погибнет, но всё равно летит. Потому что знаю — Давид тот, кому под силу меня сломать так, что уже не смогу подняться. Не смогу открыть глаза и посмотреть на этот мир так, как смотрю пока ещё сейчас. Не пустым взглядом, а бездушной куклой, которая просто будет жить, но без чувств, без глубокого вздоха. Просто жить.

Сводный брат смотрит пристально, но я закрываюсь. Отчего мужчина ещё сильнее своими мощными руками сдавливает мои плечи, но я не чувствую боль.

— Я знаю, чувствую, что с тобой происходит. Но ты не хочешь открываться, говорить, что мучает тебя.

— Нет, — качаю головой. — Ты ничего не знаешь, Давид. Ты не знаешь, каково это — быть куклой, которая не может ходить, сделать хотя бы движение. Ты не знаешь, что я чувствую и о чём думаю. Ты не знаешь, как меня разрывает от всех чувств внутри. Ты не знаешь, как это, быть калекой и видеть в глазах всех людей, которых знаешь, которые дороги — лишь жалость и вину, но никак не те чувства, что хочется видеть… — сейчас я говорю о тебе, Давид, а ты не знаешь об этом, как меня раздирает на части от мыслей о том, что я для тебя жалкая, но никак не дорогое сокровище, которое хочется оберегать и любить.

Пока я говорила, Полонский смотрел на меня, не отрываясь: пристально, внимательно, ловя каждую мою эмоцию, голос, чувства, слова, что лились с моих онемевших губ.

— Ты ничего не знаешь, — повторяю.

Я не хочу, чтобы я была для тебя лишь жалкой девушкой, которой нужна помощь. Я справлюсь сама. Я, чёрт возьми, хочу, чтобы я была тебе нужна. Нужна. Но не в качестве сестры, за которой нужно присматривать только потому, что попросили, и ты чувствуешь, что просто должен, обязан. А не то, что ты сам просто хочешь быть рядом со мной.

Мне хочется сказать ему многое, открыться, показать все мои чувства, но вместо этого я закрываюсь, ставя между нами метровые стены, которые не проломить, как бы ни хотелось — мне. Мне, а не ему.

От этого становится ещё больнее. Ядовитая змея, что крепче, прочнее подбирается ко мне, обхватывает своим склизким, неприятным телом мою шею и душит. Душит так, что я задыхаюсь, но живу. Живу, потому что ещё не умерла, потому что отталкиваю этого мужчину от себя как можно дальше.

Как делаю сейчас, упираясь этими самыми ладонями в его мощную, большую, мускулистую грудь. Желаю, чтобы он ушёл и больше ничего не говорил. Потому что так будет лучше.

Он там, со своей кралей, Ланой, к которой приходит после того, как посещает меня в больнице. Сидя со мной молча. Несколько часов смотря, лаская моё лицо своим взглядом, ни на секунду его не отрывая. Приходит к ней после меня, тогда как я тут задыхаюсь, стоит только об этом подумать.

Давид отпускает мои плечи, и в этот момент я глубоко вдыхаю — сейчас он уйдёт, и этот момент мне нужно тихо пережить. Я не нужна ему, как он и говорил. Ничего не изменилось. А что, собственно, может измениться за короткое время, что мы виделись?

Один раз в ресторане, потом на кладбище, потом в моём доме в этот же день и на следующее утро почти мельком, вспышкой. Но такой же внезапной вспышкой, а потом трепетным цветком во мне разрасталось чувство к этому человеку, которому я была не нужна, судя по его словам, но он был нужен мне.