Книга (не) зажигай меня - Марианна Красовская

— Здесь последние предложения от кнесов. Погляди, что нам выгоднее брать. А здесь, — на землю с грохотом упала огромная амбарная книга. — Мои записи. Уверен, там куча ошибок. Проверь. Пожалуйста.

— Таман-тан, я так не могу! — взмолилась я. — Мне бы стол, бумагу, перья!

— Как ты меня назвала? Называй дадэ — отец!

— У меня уже есть отец, — нахмурилась я.

— Тогда Таман-дэ.

— Папа Таман? — я едва сдержала улыбку. — Ладно. Таман-дэ, и чернила.

— Стола у меня нет, но я найду. Бумагу, перья и чернила дам. Вам нужен нормальный шатёр, Кегершен. В вашем не развернуться. Или приходи в наш.

— Нет, в ваш не пойду. Мне ужин готовить надо. Я здесь сяду и буду следить за котлом. А у вас как?

— Ну как знаешь. И еще… здесь у меня расчеты. Их делали мои братья. Проверь. Хочу знать, верно ли они считают. — Почем вы знаете, что мне хватит на это умений?

— Зная Милославу, уверен: у тебя прекрасное образование. Но если не сможешь, просто скажи. Ничего страшного. Выделю пару ночей, проверю сам.

— Я погляжу, — кивнула я. — Думаю, справлюсь. С арифметикой у меня проблем не было. А Аяз и правда во Франкии учился? Он ведь тоже должен уметь?

— Он в другом месте нужнее.

Хан ушел, оставив меня с бумагами и кипящим бульоном. Мне всегда нравились цифры. Я и отцу с матерью помогала в расчетах. Это гораздо интереснее, чем вышивать гладью. Увлеклась бумагами и не заметила, как наступил вечер. Аяза всё ещё не было. Я уже начала волноваться. Зажглись звезды. Вышла луна — почти такая же круглая, как головка овечьего сыра. Оглушительно трещали цикады, шелестела трава, ночь дышала теплым ветром. Я упрямо сидела возле огня, терла уставшие глаза и сумрачно размышляла, что будет лучше: разбудить хана сейчас или перетерпеть до утра. И уже когда я до мелочей продумала свою речь: в меру встревоженную, хоть немного и безразличную — Аяз шагнул из темноты в круг света от очага.

— Зачем ты ждешь меня? — устало спросил он. — Надо было идти спать.

— О наследстве думаю, — недовольно ответила я. — Всё же хан ко мне благоволит, может, и отдаст пару десятков овец. Где ты был?

— Работал. Есть что из еды, или сразу спать идти?

— Разумеется, есть. Я баранины сварила, как ты любишь. И сладкие лепешки.

— Покормишь? Не смотри, я в речке сполоснулся. Не хотел тебя тревожить.

— Искупаться он успел, — ворчала я, накладывая мясо. — А к жене вернуться засветло — так это зачем?

Аяз неожиданно замер.

— Как ты сейчас сказала?

— А? Искупаться, говорю, успел.

— Нет, потом. Про жену.

— Послышалось тебе с усталости.

Язык мой — враг мой! Надо же было такое вслух сказать!

Аяз клевал носом над тарелкой и даже забывал раскрывать рот. Заставила его идти в шатёр. Он заснул, кажется, раньше, чем лег, даже не обняв меня, как всегда. Пришлось поползти к нему под бок и закинуть его руку на себя. Вот так. Уткнулась носом в его грудь и уснула.

Утром даже не слышала, приходил ли хан за своим кофе. Аяз не выпускал меня из рук. Я пыталась ему напомнить, что нужно работать — наверное. Но он пробурчал, что сегодня весь день будет со мной. И завтра. И потом. И снова уснул. Я закрыла глаза тоже.

Чем ближе к полнолунию, тем чаще мне снятся сладкие и совершенно неприличные сны. Особенно под утро, когда тело уже почти проснулось. Раньше, впрочем, они были не настолько реалистичны. Сейчас я буквально ощущала обжигающие мужские губы на колене, легкие укусы на внутренней стороне бедра… Ммм… Мне, кажется, снится тот день, когда Аяз привез меня в Степь. Его язык выписывает странные узоры на моей коже… будто буквы. Л-Ю-Л… Дальше я читать уже не смогла, потому что поняла — сейчас сожгу всё к бесу. И подушки, и шатёр, и всю степь.

Что же ты делаешь, сумасшедший? Его губы поднимались все выше и выше…

— Аяз, так нельзя! Ох!

— Шшш, я не сделаю ничего дурного… доверься мне… любимая!

Когда он так меня называет, мне хочется мурлыкать, как кошке, а ведь я волчица!

От головокружительных, совершенно невероятных ощущений я широко распахиваю глаза… и с воплем подскакиваю:

— Пожар!

Над нами вспыхивает крыша шатра. Аяз скатывается с меня с болезненным воплем. Кажется, я угодила ему коленкой в глаз. Мне его жаль, но шатер жаль больше. Богиня, ну почему я уродилась такой ущербной!

Мы выскакиваем наружу. Мой дом полыхает вовсю.

— Мои специи! — ору я.

— Мои документы! — орет хан, споро выплескивая на крышу ведро воды.

— Ваши документы снаружи, — успокаиваю его я. — Вон там, котелком прижаты. Специи, кстати, тоже. Я забыла убрать. Внутри только кофе и корица.

— Сразу и прожарится, — смеется Аяз, зачерпывая воду в котелок. — Всё хорошо будет.

Пожар потушили быстро — счастье, что Таман-дэ заглянул узнать, не соблагоизволили ли мы, наконец, пробудиться. В крыше была большая рваная дыра с черными краями, намокли подушки и всё провоняло гарью — горящий войлок отвратительно пахнет — но в целом самый большой ущерб нанесен моей репутации. И физиономии Аяза: под его глазом расплывается красивый фиолетовый синяк. Хм, это уже второй шатер, который я изуродовала. Этак я вовсе на улице спать буду. Впрочем, это не мои проблемы. Аяз меня украл — пусть он и решает, где мы будем жить.

— Даже спрашивать не хочу, чем вы занимались, — с отвращением говорит хан. — Всё, дети, игры окончены. Пока шатер не починят, спать будете у нас.

— Ну уж нет! — выпалил Аяз. — Мы как-нибудь сами!

— Хорошая же дыра, — вторила ему я. — Звезды видно будет!

Аяз крепко прижал меня к себе и уткнулся носом мне в волосы. Его тело вздрагивало от едва сдерживаемого смеха. Я обвила его талию руками.

— Вы хоть оденьтесь, — внезапно отвел глаза Таман. — Ладно, я позже приду. И документы мои береги, Кегершен. Аяз… Горжусь!

Я вдруг понимаю, что стояла перед ханом в одной прозрачной сорочке до середины бедра, а Аяз лишь в шелковых шальварах. Какой позор!

Но мне отчего-то не стыдно, а смешно.

24

— Мы идем в гости к родителям, — объявляет Аяз. — Отец звал. Заодно и помоюсь нормально.

— А почему ты мне сразу про банью не рассказал? — возмущаюсь я.

— Ты тут всего боялась. Хотел, чтобы ты пообжилась, привыкла… Даже просил нанэ к тебя никого не пускать.

— Конечно, — фыркаю я. — Скандала ты просто боялся! Стыдно, поди, что жену-то украл?

— С чего бы это? Воровать жен — старинная традиция моего народа.

— Отец же твой…