Книга Незакрытых дел – нет - Андраш Форгач

– Ребята, выкиньте кто-нибудь мусор!

Сын г-жи Папаи, усевшийся тем временем за пишущую машинку, чтобы зафиксировать события предыдущего дня, вскочил с места, услужливо подхватил мусорное ведро, подрулил к громоздкому мусоропроводу на другом конце лестничной клетки, высыпал туда содержимое ведра и вернулся назад. К этому времени на столике в гостиной уже дымились четыре чашки кофе, на кухне поэт рассыпался в комплиментах его матери, а та в ответ громко смеялась.

* * *

Оставшись одна в квартире, г-жа Папаи тщательно заперла входную дверь и оставила ключ в замке. Первым делом она осмотрела комнату сына. На полу рядом с кроватью среди нескольких других книг лежал отпечатанный на гектографе выпуск «Беселё». Она подняла его с пола и спрятала за книгами, стоявшими в ряд на застекленной книжной полке. Потом поняла, что так не пойдет – журнал все равно было видно, – снова вытащила его и понесла в кладовку, где с горем пополам сняла с верхней полки один из обшарпанных, с выщербинами чемоданов. В нем лежал всякий хлам: бедуинское украшение для седла, ожерелья, медные кувшины, разрозненные фотографии, старые газеты с заметками Папаи, жемчуг, нитки для вышивания, большой деревянный верблюд, которого Папаи притащил из Каира тридцать лет назад, проломленный глиняный барабан – г-жа Папаи торопливо сунула туда «Беселё», защелкнула замки и с тяжелым вздохом взгромоздила его обратно на полку. Она задыхалась в облаке поднявшейся пыли, ей было горько. Вернувшись в комнату сына, она замерла перед книжной полкой при виде листочка, на котором ее собственным почерком была записана арабская пословица: ВРЕМЯ КАК САБЛЯ – НЕ ТЫ ЕГО, ТАК ОНО ТЕБЯ. Она остановилась у письменного стола, посмотрела на пишущую машинку «Консул», в которой остался наполовину заполненный лист с проставленной сверху датой – 20 декабря 83 года, вынула его и положила на стол лицом вниз. Она знала, что сын придет в ярость, если узнает, но ее это не интересовало. Она вдруг заметила конверт с написанным чужой рукой адресом. Немного помявшись, не выдержала и запустила руку вовнутрь. Пока она вынимала написанное по-французски письмо, из конверта выпала фотография. Она подняла ее с пола: на нее смотрел юноша-мулат с курчавыми волосами. Ее передернуло, и она быстро засунула письмо в конверт. Сняв с полки еще несколько книг, затолкала их обратно корешками к стене. Комнату гостей она тоже осмотрела.

Покончив со всем этим, она уселась на зеленом диване в гостиной и поставила телефон на столике перед собой. Водрузив очки на нос, принялась листать записную книжку – чем дальше, тем импульсивнее. Сама эта записная книжка находилась в довольно-таки диком состоянии. Обложка давно оторвалась, страницы выпадали, и хотя сначала она старалась записывать имена в алфавитном порядке, потом эту привычку забросила. Рецепты и визитные карточки были вложены прямо между страниц, а под номерами телефонов, равно как и над ними, обнаруживались восклицательные знаки, заметки, названия лекарств, никак не связанные со всем этим почтовые адреса, отдельные слова на иврите, обрывки английских предложений и нацарапанные как попало размашистыми буквами стихотворные строчки с орфографическими ошибками – «Краска стыда тело мое заливает. Тысяча игол мозг мой пронзает», – страницы, выпавшие из этой книжечки с мягкой обложкой, г-жа Папаи почти никогда не засовывала на место и теперь качала головой в укор самой себе: найти что-либо в этой окрошке было практически невозможно. «Уфф!»

Стон нетерпения вырвался из ее груди, когда она наконец наткнулась на то самое имя и телефон. Она сделала глубокий вдох и начала набирать номер.

3

Через десять минут снизу позвонили. Г-жа Папаи стояла наготове в прихожей у домофона; трубку она сорвала со стены таким движением, как будто это вопрос жизни и смерти, вежливо поприветствовавшему ее мужчине ответила громким «Добрый день!». «Седьмой этаж, от лифта направо!» – прокричала она в трубку. «Мы знаем», – неожиданно ответил вежливый мужской голос. Распахнув двери настежь, г-жа Папаи встретила облаченных в комбинезоны мужчин: один был в берете, сумка с инструментами в руках, другой – в кепке, третий нес небольшой черный чемодан, но сразу они входить не стали, а еще долго и громко топтались на вспученном растрескавшемся линолеуме перед несуществующим ковриком, стряхивая с обуви снег. Тот, что в берете, еще и аккуратно постучал ногой по замалеванной зеленой краской стене, чтобы выбить подтаявший грязный снег из рифленой подошвы своего сапога. «Проходите, проходите, пожалуйста, невелика беда, я все равно убираюсь!» – закричала – пожалуй, опять слишком громко – г-жа Папаи, которой совсем не улыбалось, что кто-то из соседей увидит ее гостей. Газовщики и водопроводчики приходят по одному, а этих было трое. Она смотрела на незнакомых мужчин со странной смесью доверия и подозрительности, не понимая, насколько с ее стороны допустима приветливость или насколько навязчивым может показаться ее поведение.

– Где? – спросил тот, что с усами, на вид старший по званию, и г-жа Папаи сразу же провела своих гостей в среднюю комнату, так называемую гостиную, и указала на окно. «На третьем этаже», – многозначительно добавила она. Мужчины на какое-то мгновение уставились друг на друга, едва не позабыв легенду, которой во время утренней оперативки им, естественно, прожужжали все уши. «А нельзя без свидетелей?» – спросил тогда старший по группе у капитана Мерца, но капитан Мерц был непреклонен. «Вторгаться в квартиру, – сказал он, – было бы слишком рискованно, потому что нам не просчитать, когда хозяин бывает дома, а постоянное наблюдение – лишняя трата времени и денег. Г-же Папаи можно полностью доверять. К тому же она не знает, какова истинная цель визита. В любом случае у вас с собой должен быть фотоаппарат. Внутри квартиры тоже обязательно пофотографируйте, чтобы мы знали расположение комнат. Снимите все помещения. Если найдете нелегальные издания, тоже их сфотографируйте. На все про все у вас примерно тридцать минут. Установить надо во всех трех комнатах. С этими удлиненными квартирами одна канитель». – «Справимся», – устало откликнулся человек в берете, которому в тот день предстояло выполнить три таких задания.

«Завáрить кофе? – услужливо спросила г-жа Папаи, не понимая, что за дрожь сотрясает ее тело именно тогда, когда она хочет вести себя как можно естественнее и должна следить, чтобы по ее лицу ничего нельзя было заметить. – То есть трое кофе, – тут же уточнила она. И воскликнула: – Там, на третьем этаже, где шторы задернуты!» – заметив какую-то нерешительность на лицах застывших посреди комнаты мужчин. Один стоял, уставившись на большой, весьма колоритный настенный ковер, на котором женщины с кувшинами на головах и грудными младенцами на руках направлялись к роднику, а мужчины с мотыгами и косами на плечах шли поднимать твердую, сплошь усеянную камнями обетованную землю. В этой крошечной комнатке он покрывал целую стену. «Гобелен, – сказала г-жа Папаи, – работы моей матери». Тот, что в берете, уважительно цокнул языком, глаза у него засияли дружелюбием, он подошел поближе и потрогал ковер. «Превосходно», – провозгласил он, склонив голову набок. Г-жу Папаи непонятно от чего передернуло. Как будто у нее вырвали сердце. Усатый тем временем присел на корточки рядом с выкрашенной серой краской батареей и выудил из сумки с инструментами «Никон». Неспешными, размеренными движениями он вставил в фотоаппарат пленку и, пользуясь желтой занавеской как прикрытием, начал снимать дом напротив. Или по крайней мере делал вид, что снимает. Транжирить пленку на такие глупости не рекомендовалось.