Книга Безжалостное обольщение - Джейн Фэйзер

— Последний довод я могла бы счесть убедительным, — сказала Женевьева, пытаясь сохранить достоинство, хотя это было трудно сделать, учитывая, что с нее в этот момент сдирали одежду. — Но первые два мне кажутся несущественными.

— Вот как? В самом деле? — Бирюзовые глаза подозрительно сузились. — Быть может, стоит продемонстрировать преимущества возраста и силы? — Последним резким движением он стянул с ее ног бриджи.

— О, что ты делаешь?! — Женевьева схватилась за рубашку в попытке прикрыть наготу.

— То, чего ты не сделала сама, — спокойно ответил он, приподнимая ее за талию и задирая на ней рубашку вместе со всем остальным.

Женевьева, почти обнаженная, съежилась под его оценивающим взглядом.

— Если хочешь доказать, что ты сильнее меня, в этом нет необходимости, — сказала она вдруг охрипшим голосом.

— Нет? — повторил Доминик, задумчиво глядя на нее. — Быть может, я хочу тебе показать не превосходство физической силы, а эмоциональную и психическую власть одного человека над другим. Есть цепи, которые приковывают надежнее, чем любые рукотворные, Женевьева.

Женевьева вся напряглась, сопротивляясь его напору, и вдруг ощутила, как до боли напряглись мышцы живота. Ей не нравилось лежать вот так, прикованной к постели его мерцающим задумчивым взглядом и сильными руками. Это было похоже на игру, в которой отведенная роль ей надоела. Когда, демонстрируя свое нежелание, пленница отвернулась от этих немигающих бирюзовых глаз, Доминик склонился над ней и легко провел губами по чувствительной коже за ухом. По всему ее телу пробежала легкая дрожь, застывшая обнаженная плоть, казалось, ожила. Закрыв глаза, Женевьева собрала всю свою волю, чтобы не поддаться влечению и оказать сопротивление.

Доминик улыбался, но она не видела его улыбки — лишь слышала голос, свидетельствовавший о том, что его явно забавляла эта ситуация.

— Упрямая фея! Но я тебе докажу, не сомневайся. — Его губы встретились с ее сомкнутыми губами, и она ощутила вкус соли, вина и солнца.

Губы Доминика, теплые и упругие, прижались к ее слегка обветренным губам неожиданно нежно, и все… Женевьева забыла о сопротивлении. Его горячая рука гладила ее по животу, палец игриво щекотал пупок, а поцелуй становился все настойчивее и решительнее. Женевьева почувствовала желание Доминика, ощутила его на вкус, вбирая его в себя с каждым вдохом, но предприняла еще одну отчаянную попытку выставить заграждение: напрягла мышцы живота, плотно сдвинула бедра и крепко сжала губы.

Доминик, не отрывая губ от ее рта, стал расстегивать свою рубашку. Женевьева согнула ноги, толкнула его коленями и, задыхаясь, выкрикнула:

— Я не хочу этого!

Она перевернулась на бок и поджала колени, намереваясь совершить обходной маневр, чтобы удержать оборону. Но в глубине души понимала, что хочет этого, а протест ее носит ребяческий, чисто формальный характер. Женевьева понимала, что это последняя тщетная попытка отрицать очевидное — надежность тех цепей, о которых он говорил. Да, это было бессмысленно.

И тут он вдруг отпустил ее запястья и встал; только кровать скрипнула.

— В этих делах я не намерен принуждать тебя. С тобой не случится ничего такого, чего бы ты сама не пожелала, — безразлично сказал Доминик. — Мне не нужно то, чего мне не хотят отдавать добровольно. А притворная игра меня не волнует.

Такой крутой поворот ошарашил Женевьеву, и она, не веря своим ушам, судорожно всхлипнула. Только что он смеялся и был нежен, потом хотел воспламенить ее желанием, равным его собственному, и вот безразличен, холоден, словно возвращал на место игрушку, поскольку та перестала его интересовать. Глаза Женевьевы наполнились слезами унижения, обнаженная, она задрожала от стыда и от сознания того, что совершенно одна с этим жестким и властным, почти незнакомым мужчиной. Помощи ждать неоткуда. И, не произнеся ни слова, она сделала единственное, что пришло ей на ум: натянула одеяло до подбородка и сжалась под его спасительным укрытием.

Доминик допил вино, размышляя, как выразить сожаление по поводу своей несдержанной резкой отповеди. Женевьева — не Анжелика. Она вообще не похожа на других женщин, которых он встречал до сих пор — за исключением одной, — и было бы не правильно и несправедливо забывать об этом. Он в значительной мере нес ответственность за Женевьеву, чего старательно избегал в прошлом. «После Розмари по крайней мере», — признал он и почувствовал глухой удар сердца, как всегда при воспоминании о ней.

Отдаваясь прихоти — нет, могучему желанию — научить эту неукротимую, опрометчивую, простодушную фею тому, что следует знать о торжестве любви, он косвенным образом взвалил на себя ответственность за то, чтобы при этом не причинить ей страданий. Сознательно она не дразнила его и не кокетничала, и теперь он почти физически ощущал, какая боль непонимания сконцентрирована в тихом клубочке, свернувшемся под одеялом. А ведь он собирался сделать что-нибудь с ее ободранными ладошками. Чувство вины снова кольнуло Доминика. Но это подождет, сначала нужно залечить более глубокую рану.

Раздевшись, он откинул одеяло и тихо лег рядом с Женевьевой, притянул ее к себе, нежно прикоснулся губами к ее шее и стал шептать ласковые слова. Судорожно сжавшийся комочек наконец начал оттаивать: Женевьева перевернулась на спину и доверчиво посмотрела ему в глаза мерцающим желто-карим взглядом.

— Моя вина, сладкая моя фея, — проворковал он, целуя ее в кончик носа. — Я испугался, что потеряю тебя прежде, чем ты встанешь и уйдешь. Постараюсь больше никогда так не делать.

Женевьева не совсем поняла, что он хотел этим сказать, но не могла не почувствовать того, что говорило ей возбужденное тело Доминика.

Глава 10

Анжелика была в отчаянии. Доминик снова уходил, не востребовав того, что она так хорошо умела делать и от чего он еще несколько недель назад никогда не отказывался.

Доминик Делакруа, как обычно, выпил до последней капли густой крепкий кофе, который так любил, а вместе с ним и очередную дозу любовного напитка, но его прощальный поцелуй был небрежен, бирюзовые глаза не выражали ровным счетом ничего. Казалось, он не заметил ни ее новых духов, ни того, как искусно она напудрилась, ни почти прозрачного газового пеньюара, который лишь символически прикрывал ее нагое умащенное благовониями и припудренное тело. Все ее искусство, все ухищрения не сумели сломить стену вежливого безразличия, воздвигнутую покровителем, а коли так, значит, договор между ними очень скоро будет расторгнут. Мужчина не станет обеспечивать любовницу, которая его больше не интересует.

Глаза Анжелики наполнились слезами, она обвила руками его шею и прижалась к Доминику. Ах, если бы он только обнял ее, почувствовал ее мягкое, теплое тело под пеньюаром, тогда, конечно же, он не смог бы противиться влечению, Анжелика повела бы его наверх, в спальню, куда он в последние дни входил лишь тогда, когда приезжала эта худющая лохмушка с тюрбаном на голове.

Но Доминик лишь положил руки ей на плечи и отстранил от себя: