Книга Шрамы как крылья - Эрин Стюарт

– Потому что у тебя не был сломан позвоночник?

– Потому что я не хотела добавлять способность ходить к списку вещей, потерянных в огне.

Я выпустила из рассказа часть про медсестру Линду, у которой был густой южный акцент, огромная грудь и не менее гигантское упорство, – она неделями заставляла меня ходить. Также я не упомянула, насколько болезненными были первые шаги: кровь хлынула в вены и капилляры, которые несколько месяцев были расслаблены. По ним словно огонь понесся, выжигая все на своем пути.

– Видишь ли, я верила, что смогу, и сейчас верю в тебя.

Пайпер смотрит на меня так, будто у меня выросла вторая голова.

– Можно мне поговорить с Авой? Ну, с той моей подругой, у которой стакан всегда наполовину пуст и которая обожает себя жалеть. Можно? Потому что я не понимаю, откуда тут вдруг взялась маленькая мисс Счастье.

Дверь распахивается, и Пайпер тут же перестает улыбаться. Она одергивает майку, но поздно. Вошедшая в комнату мать задирает ее обратно.

– На позвоночнике? Серьезно? После того, что сказал вчера доктор, ты позволила втыкать туда иглы? Ты что, убить меня хочешь? Или себя?

Пайпер опускает майку.

– Это мое тело.

Ее матери ответ не нравится, и она начинает звать какого-то Фрэнка. Вскоре в комнату вваливается взъерошенный мужчина с мутными глазами.

– Ты только глянь, что на этот раз твоя дочь сотворила с собой!

Несмотря на сопротивление Пайпер, она вновь оголяет ее спину. Мужчина какое-то время бессмысленно таращится на татуировку и уходит со словами:

– Когда у нее начнется заражение крови, тогда и буди меня.

Мать Пайпер просит меня уйти. Перебравшись в кресло, Пайпер провожает меня до порога. Ее мать ждет в коридоре, сложив на груди руки. Я словно смотрю одну из передач про животных, что так любил мой отец, в которой две альфа-самки собираются биться за территорию.

– Жизнь не похожа на мюзикл, верно? – говорит Пайпер, когда я спускаюсь по пандусу, пытаясь не поскользнуться на внезапно выпавшем снеге.

– Поверь мне, Пайпер, все наладится, я просто…

Я оборачиваюсь и понимаю, что меня не слышат – Пайпер уже закрыла дверь.

3 апреля

Впервые я пошла,

потому что кто-то умер.

Ужасно, я знаю.

Но это правда.

Медсестра Линда каждый день пыталась поставить меня на ноги.

«Не сегодня», – говорила я.

«А когда?»

«Когда я буду готова».

«Что-то не верится».

И все по новой.

А потом умер Бобби.

Ночью я проснулась от криков.

«Он перестал бороться», – сказала Линда.

Я почти не знала его.

Какая-то лежащая в соседней палате мумия.

Люди в белых халатах увезли Бобби.

Его лицо скрывала белая простыня.

Какая-то женщина собрала его «личные вещи».

Я и не знала, что он был совсем рядом со мной, когда

перестал бороться.

Я не хотела сдаваться.

Я хотела бороться –

и начала со следующего:

меня не увезут на каталке

посреди ночи,

под белой простыней,

как одну из многих.

Я уйду отсюда

на своих двоих.

Когда наутро снова пришла Линда,

я уже сидела на краю кровати.

«Я готова».

Глава 26

У меня меньше недели на подготовку к прослушиванию.

Кора помогает мне с репетициями и советует прочувствовать слова, позволить им течь сквозь меня. Я напоминаю ей, что это школа, а не Бродвей.

– Извини, просто я так рада, что ты попросила меня о помощи. – Она наигрывает мелодию на пианино. – После возвращения в школу ты все время занята. Я начинаю ощущать себя бесполезной.

– Бесполезной? Да ты одна стоишь целой команды чирлидерш.

Кора смеется. Я не призналась, что выбрала ее лишь потому, что Пайпер посадили под домашний арест из-за татуировки. Так что пришлось прибегнуть к помощи Коры.

В какой-то момент, Кора вдруг обрывает мелодию и берет бумажный платочек.

– Прости, но… Видишь ли, Гленн пел эту песню Саре, когда она была маленькой. Видимо, ваша бабушка пела эту песню ему в детстве.

Воспоминания возвращают меня в спальню к маме, держащей меня за руку.

– Мне ее пела мама. – Я сажусь на скамеечку рядом с Корой, и та принимается аккуратно вытирать слезы, стараясь не размазать тушь.

– Ты поешь почти как она.

– Правда? – Я легонько нажимаю одним пальцем на клавишу пианино, пытаясь вспомнить точные мамины интонации. – Иногда я боюсь, что забуду ее голос. Вдруг случится так, что однажды я проснусь – и не вспомню его. И тогда мама исчезнет навсегда.

Кора нажимает на другую клавишу одновременно со мной.

– Я боюсь того же самого.

– У меня есть голосовое сообщение от нее – исключительно философские рассуждения о выборе дезодоранта.

Кора смеется и хватает телефон с пианино. На экране – подрагивающее видео-селфи Сары.

«Мам, забери меня сегодня от южного выхода. Не забудь – от ю-ю-южного. Он напротив северного. Ты узнаешь меня по вот этому выражению лица, – она выпячивает губы уточкой, – да и вообще: ты же меня родила, так что не ошибешься».

Сара посылает на камеру воздушный поцелуй, и видео останавливается.

– Ты не представляешь, сколько раз я его пересматривала.

Не сдержавшись, я улыбаюсь.

– Еще как представляю.

Она потеряла дочь. Я потеряла мать. Но когда мы сидим вот так, бок о бок, эта разница не имеет значения.

Боль – это боль.

Кора вновь начинает играть на пианино, а я пою – звуки сливаются, и на этот раз я чувствую, что мы действительно на одной волне.

* * *

В день прослушивания Пайпер пропускает волейбольный кружок, чтобы подождать меня у актового зала. Из-за татуировки она пока не носит компрессионную одежду, а футболки ее день ото дня становятся все более открытыми. Теперь, когда она едет по коридору, видны и ее шрамы, и крылья феникса – они шевелятся, и кажется, будто Пайпер вот-вот взлетит.