Книга Угольная крошка - Моника Кристенсен

– Никак не возьму в толк, – говорил врач. – Ей уже пора поправляться. А она лежит в полной апатии. Может, я что-то не учел?

Он уже собирался назначить новые анализы, которые следовало провести в губернской больнице в Тромсё. Но ему подмигнула медсестра Ханна:

– Предоставьте это мне.

Она зашла в палату и села у постели Фрёйдис, которая, судя по всему, опять спала.

– Доктор хочет послать вас в больницу на материке, – обратилась она негромко к бледному неподвижному лицу. – Ему нужно, чтобы вы сдали несколько анализов, которые могут сделать лишь там. Дело в том, что он не понимает, почему вы не идете на поправку.

В комнате было тихо. На тумбочке горела лампа. За окном во тьме полярной ночи пронесся снегоход. Ханна сидела, положив руки на колени, и смотрела перед собой.

– Но, наверное, будет не слишком разумно, – добавила она еле слышно, – позволить вашему мужу остаться в Лонгиере одному?

Из постели послышался негромкий звук, но пациентка по-прежнему лежала неподвижно.

– Может, поправиться – не такая уж плохая идея? – сказала Ханна. Она наконец-то взглянула на кровать и сразу же отшатнулась. Фрёйдис открыла глаза и уставилась на нее немигающим взглядом.

Трулте Хансен считала, что это было ужасно несправедливо, то, что происходило под носом у всего города. Она пришла в больницу с чтивом, фруктами и шоколадом. Поскольку она, в общем-то, плохо знала Фрёйдис Хансейд и зашла ее навестить просто по доброте душевной, говорить им было особо не о чем. Поэтому она громко хрустела яблоком и нервно тараторила:

– Попробуй мандаринку, Фрёйдис. Их только что привезли с материка. А как насчет конфетки? Тебе нужно набираться сил. Грипп может быть тяжелее, чем принято думать. И потом, я слыхала, человек часто ходит подавленным. Не из-за этого, ну, то есть твоей вины здесь нет… – Она огорченно моргнула и заговорила быстрее. – У нашего праздничного комитета опять будет собрание, через пару недель. Ты сможешь прийти? Мы ищем тех, кто мог бы продолжить традицию, но одновременно полон новых идей. Я уже старовата для этого, такие дела. А Праздник солнца, он для молодежи. Что скажешь?

Фрёйдис улыбнулась. В голове у нее вертелось: «Я невидимка. Никто не видит, как я здесь лежу».

«Какая она чудесная, – думала Трулте. – Спокойная и терпеливая. И не распускает сплетни про других. Сжала зубы и смирилась с тем, что происходит. А муж ее наверняка в конце концов одумается».

Но Фрёйдис выздоровела не сразу, несмотря на то что ее выписали спустя несколько дней. За простудой последовали понос и рвота. И она снова оказалась в приемной врача.

– Хм, – сказал врач. – Не волнуйтесь. Такая простуда возникает посредством заразы. Не потому что кто-то переохладился или ноги замерзли. – Он смущенно отвел глаза. – Вы, должно быть, подцепили это у кого-то с материка.

Но неделей позже он уже не был настроен так снисходительно. Осмотрел ее без лишних слов. К тому времени Ханна уже навела справки в супермаркете, где парфюмерный отдел выполнял также функции аптеки и торговал таблетками от головной боли, спреем для носа и слабительным. Она шепнула доктору несколько слов о визитах Фрёйдис в парфюмерный.

– Бросьте вы это, – без обиняков сказал он Фрёйдис на очередном осмотре.

В медицинском он особенно углублялся в изучение психологии. Но ему довелось повидать немало за те пару лет, что он прожил на архипелаге.

– Если вы не больны сейчас, то непременно заболеете, если будете продолжать в том же духе.

Фрёйдис ничего не ответила. Но, даже перестав принимать маленькие голубые таблетки от запоров, она по-прежнему ощущала жгучую боль в животе и груди. Как будто что-то жгло ее изнутри. Или разъедало.

«Да хоть руки себе вырви, они меня все равно не заметят, – думала она. – Они все так же будут видеть другую Фрёйдис, ту, которой больше нет. Ту твердую корку, что затянула мое лицо. Маску Фрёйдис. Но не меня».

Она написала письмо Туру Бергерюду. «Лучше пройти босиком по льду, сковавшему фьорд, чем полюбить вас, – писала она. – Я готова сделать что угодно, чтобы избавиться от чувства к вам».

Бергерюд испугался. И ощутил что-то вроде сострадания по типу того, какое возникает, когда случайно сбиваешь какого-нибудь зверька и он лежит посреди дороги и извивается от мучительной боли. Ему казалось, что он должен сделать что-то, чтобы отделаться от тягостного внимания со стороны Фрёйдис. Было бы гораздо лучше, если бы она смогла отнестись к тому, что случилось, как к всего лишь забавному и милому недоразумению, как к их маленькому секрету, над которым они могли бы посмеяться, когда никто не видит.

Ему нужно было с кем-то поговорить, потому что он не знал, что ему сделать, чтобы не усугубить состояние Фрёйдис. Что если она решится рассказать обо всем Лине? В конце концов он поделился своей проблемой с Томом Андреассеном.

– Тебе нужно с ней поговорить, – сказал Андреассен и отвернулся. Ему явно пришлось не по душе оказанное доверие. – Полярная ночь очень по-разному действует на тех, кто впервые оказывается на Шпицбергене. Некоторым приходится несладко. Некоторым и вовсе не следовало сюда приезжать. Их место на материке, при свете дня, под солнышком, среди обычных людей. Но, Тур, ты несешь за это определенную ответственность. Как я уже сказал, тебе надо с ней переговорить.

Тур понял, что должен разрулить ситуацию, и пригласил исхудавшую и осунувшуюся, но полную надежд Фрёйдис на ужин в отеле «Полар». Он перешел к делу, только когда они доедали основное блюдо.

До этого ужин протекал чудесно, арктическое меню состояло из пяти блюд, к которым предлагалось отборное выдержанное вино, в общем, все как положено. Кроме них, народу в зале было немного, но камин в углу все же горел. Официант попался из толковых и большую часть трапезы держался в стороне.

Она нарядилась и накрасилась. Платье – из темно-красной шерсти с длинными рукавами и глубоким декольте. На шее – нитка жемчуга, и жемчужины в ушах. И никаких колец. Маска Фрёйдис была почти прозрачной: она так хотела, чтобы он ее увидел. Но он увидел лишь голодный блеск в глазах и надежды, которые тенью сгустились вокруг ее лба.

Тур решил, что лучше быть абсолютно честным. Потом народ потешался над ним за это. «Он, прямо скажем, парень недалекий, – говорили они, – но пилот хороший». Но люди много чего болтают. Как бы то ни было, этим вечером он планировал объяснить ей свое видение ситуации. И пока он говорил, лицо ее медленно застывало, и со щек сходил радостный румянец.

«Господи боже, – думал Тур, – она должна понять, что нужно взять себя в руки, что так продолжаться не может. И что я не собираюсь уходить от Лины – что бы ни случилось».

Никакого скандала не последовало. Не было ни громкой ссоры, ни слез. «Ну вот, – думал довольный Тур. – Вот все и закончилось. Конец истории. Все возвращается на круги своя».

Фрёйдис бродила по городу, невидимая, как прежде. Каждое утро она совершала длинные прогулки на окраине, а часто и по вечерам тоже. «Поразительно, – думала она, – что никто не говорит, какое приятное чувство ненависть. Соблазнительное. Почти как влюбленность. Только для ненависти нужен объект. Кто-то, кто ее заслуживает. Кто заслуживает страдать».