Книга Сестра Звезды - Елена Жаринова

Меня бросило в краску, когда я поняла, в чем она меня обвиняет. Но я взяла себя в руки и спокойно ответила, стараясь вложить в свой голос такое же холодное презрение:

— Если ты так хотела умереть, надо было изловчиться и сделать это по дороге. А если ты рассчитываешь жить и когда-нибудь обрести свободу, глупо подставлять себя под кнут. Если ты сейчас начнешь есть, я думаю, надсмотрщик не пойдет жаловаться Итаке.

— Много болтаешь, девчонка, — бросила она мне, однако поднялась со своего места — я видела, что каждое движение дается ей с трудом — и села к подносу. Остальные девушки отодвинулись, словно боясь оказаться с ней рядом. А я задумалась над последними словами темноволосой и поняла, что та была права: не стоит говорить во всеуслышание о свободе. Вдруг среди девушек окажутся такие, кто захочет донести на меня и облегчить свою участь?

Когда пришла ночь и каждая из нас тихонько заняла свое место на мягких перинах, устланных прохладным шелковым бельем, я свернулась калачиком и постаралась уснуть. У меня еще будет время поразмыслить о том, что делать дальше, а пока надо набираться сил. Кроме того, в глубине души я надеялась, что Келлион не позволит своей сестре стать жалкой рабыней, игрушкой в грязных руках и вернет мне утраченные способности. И тогда побег будет более чем вероятен. Ведь дугонские разбойники, похоже, ни словом не обмолвились о происшествии на берегу реки, где меня схватили, — то ли думали, что Итака не захочет связываться с ведьмой, то ли, напротив, боялись, что он станет набавлять цену.

Однако вопреки моему желанию сон не приходил. Порыв прохладного ночного ветра из зарешеченного окна приносил странные запахи южного города. Тоска вдруг обрушилась на меня с такой силой, что я едва не застонала от боли… Я вспомнила весь свой нелегкий путь по этому миру. Сначала он показался мне убогим и неприветливым, но потом открыл для меня свою красоту: рассветы и закаты, пробуждение весны, лица близких людей. Только сейчас я поняла, что все это время была по-настоящему счастлива, и как же страшно было думать, что это счастье утрачено навсегда!

Еще я поняла, что разлука с друзьями причиняет мне гораздо больше боли, чем невозможность вернуться в храм Келлион. Непреодолимое расстояние между нами сделало яснее мой внутренний взор, и души обоих моих спутников лежали передо мной как на ладони. Я видела, что Готто по сути своей остался тем же мальчишкой, который когда-то отправился с горсткой орехов по Соль-ту в далекий город Фолесо, и сознание собственной гениальности лишь помогает ему скрывать свою неуверенность и неопытность. Я видела, что сама затея добраться до храма звезды привлекает Рейдана гораздо сильнее, чем несметные сокровища Келлион. Может быть, я ошибалась и хотела вспоминать о своих друзьях только хорошее, но сердце подсказывало мне, что я права. О, если бы я могла сейчас сказать им обоим слова благодарности и любви! Благодаря им, моя душа, доселе дремавшая бессловесным зверьком, обретала крылья, обретала способность испытывать прекрасные чувства. Я больше не была пустой оболочкой, наученной лишь созерцать видимую красоту предметов. За месяцы пути я познала больше, чем за все годы пребывания в храме, — по крайней мере, сейчас, эти познания казались мне более ценными. И чувство утраты было одним из этих дорогих, но горьких приобретений…

Я боялась думать о Висе. Иногда меня посещала безумная надежда, что, может быть, керато только ранили, и моим друзьям удалось ее выходить. Но потом я вспоминала, что никто из них не умеет лечить раны, и тогда представляла себе предсмертные муки несчастного животного и именем Келлион призывала на нее легкую смерть. Виса, сестренка моя, неразумная тварь, согревавшая меня холодными ночами и отдавшая за меня жизнь! Каждый ли, наделенный разумом, имеет такое благородное сердце? И слезы, злые, безнадежные слезы наворачивались на мои глаза. Даже если я обрету свободу, нам уже не встретиться…

Тихий стон отвлек меня от грустных мыслей. Темноволосая раздраженно ворочалась на своей перине. Наверное, ушибы не давали ей спать. Я вряд ли чем-то могла ей помочь, но мне было очень одиноко. И вот я перебралась в ее угол и тихонько спросила:

— Не можешь заснуть? Я тоже. Поговори со мной, сестра!

Я обратилась к ней так, как называла любую в храме Келлион. На языке Лесовии, который мы обе знали, это звучало совсем непривычно.

Женщина села, и в лунном свете я увидела, что ее лицо мокро от слез. Ей все-таки было далеко не двадцать лет, и она снисходительно взглянула на меня с высоты своего возраста, но не стала прогонять девчонку.

— О чем ты хочешь разговаривать? — с усмешкой спросила она. — Каждое наше слово услышат прежде, чем мы его произнесем.

— Нет, мы очень-очень тихо… Меня зовут Шайса.

— Омма, — сказала она и пояснила: — Это мое имя. В его выговоре мне почудилось нечто знакомое.

— Ты не из Леха? — спросила я.

Омма быстро бросила на меня внимательный взгляд.

— Ты угадала. Я родом из Леха, дочь знатного рыцаря. Но шесть лет назад меня отдали замуж за Аттера, племянника короля Ромеса. Слыхала ли ты о великом Ромесе?

Я задумчиво кивнула, вспоминая рассказы Готто. Он действительно упоминал Ромес, великий город рыцарей и оружейников, которому Лех платил ежегодную дань, в том числе и красивейшими девушками-невестами. Но как жена принца, из города, окруженного крепостной стеной в четыре человеческих роста и рвом со специально обученными гигантскими ящерицами, могла оказаться в повозке купца Итаки? Я робко спросила Омму об этом. Она вдруг резко мотнула головой и спрятала лицо в ладонях.

— Иди спать, девочка, — горько сказала она.

Мне не оставалось ничего, кроме как тихо отползти обратно на свою перину. Я думала, что так и не усну, но спасительный сон наконец даровал мне на несколько часов забвение.

И вот потянулись долгие дни в неволе. Чем больше проходило времени, тем крепче охватывало меня отчаяние: ни распорядок нашей жизни, ни устройство дома — ничто, казалось, не давало даже малейшего намека на возможность побега. Всюду за нами следили зоркие глаза надсмотрщиков.

Язык, на котором говорили Итака и другие купцы, тоже оказался мне знаком по книгам. Через несколько дней я научилась распознавать слова, которые раньше только читала на бумаге, и могла бы сносно объясниться на этом языке, если бы кому-то из обитателей этого дома понадобилось выслушивать рабыню. Для общения с нами надсмотрщики использовали язык Лесовии, который, как и говорил мне в свое время Рейдан, оказывался самым распространенным в мире — вероятно, вследствие его простоты.

Ночами я плохо спала и часто просыпалась, вспоминая обрывки снов. Мне часто снились родители. Они были какие-то далекие, они словно не видели меня и не могли мне помочь, встречаясь со мной глазами, они не узнавали меня, и от этого я порой плакала во сне. Однажды я увидела во сне Рейдана. Утром я силилась вспомнить сон, чтобы беречь потом это воспоминание, как драгоценность, но ничего, кроме светлого ощущения счастья, я не вспомнила. Я любила свои сны, даже грустные, потому что над ними не имели власти ни Итака, ни надсмотрщики. Во сне я снова была свободна…