Книга Зеркало времени - Николай Петрович Пащенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тут вот что просматриваю, какое средь вас мне дело, мальцы-огольцы. Что-то ты храмлешь шибко, мил-человек наезжий. Поступишь, как знаешь, а я тебе кое-что присоветую, хотя и не просишь, да больно жалостливый к добрым людям я. Уж тому от тебя, Иван, рад, что не говоришь мне, как прошлый москвич, хвастун Владимир Виленович, в запрошлом годе: «Знаешь, Медведь, кто был мой папа?» Ну, я ему в ответ: «А ты знаешь, какой по стране кипеж идёт?», он и не понял. Тут вот как дело было. Ехал я как-то в молодых годах на поезде с северов, с заработков, ещё в советское время. Там зоны лагерные, там люди опосля сроков освобождаются, и значит, на этот поезд. Вагоны все раздолбанные, зима, ни отопления, ни титана с кипятком, ни постелей, ни тебе белья с полотенцем. Проводницы с двух вагонов попарно в одно своё купе забиваются и сидят обе тихо, как мышки. А ты едь, и терпи. Стоянка была на разъезде с полчаса. Подъехал абориген на собачьих ещё нартах, и к окошку, где проводницы, спрашивает: «Чикалон есть?» Те ему окно отпустили, он им связку шкурок, не разобрал, каких, беличьих либо собольих, а они ему одеколон «Тройной», налитый в пятилитровой банке под полиэтиленовой крышкой. Вот он отпил, закусил снегом, сел на нарты, да и дальше поехал. А ко мне в плацкартное купе синяк из откинувшихся зашёл, говорит: «Я капитан дальнего плавания». Залез в сапогах и телогрейке сразу на вторую полку, открыл какую-то политуру, нацедил в латунную охотничью гильзу двенадцатого калибра, да и спрашивает: «В тумане ехал? Гудки давал?» С бутыльком чокнулся, выпил. Потом снова: «В тумане ехал? Гудки давал?» С бутыльком сызнова чокнулся, выпил. Перевесился после третьей, и мне: «А ты знаешь, какой по стране кипеж идёт?» Вот это откуда знаю. Да москвичу не это надо было. Это я рассказал вас позабавить, намолчишься однырём, добрым людям рад в тайге.
Кошелев нахмурился.
— Докладываю, как на духу, для пользы Ивану, — посерьёзнев, продолжал егерь. — В Городу у нас хороший шаман объявился, пришёл с Алтая. Может, и дальше, с Хакасии. Говорят, все уж власти с жёнами у него перебывали.
— Слышал о нём, — заинтересованно заметил Кошелев. — Малограмотный, работал газосварщиком, но знал о себе всегда, что станет потомственным шаманом, как все мужчины в его роду, как войдёт в свой возраст. Рассказывай, что знаешь, и от кого, Медведь.
— Рассказываю. У жены городская подружка Майя, моей новой половине погодка. У той мать, Клара. Годов сорок и Клару эту знаю, ещё до Майкиного рождения. Образованная. На заводе всё ещё работает, хоть и пенсионерка, из-за своей дотошности, только не по цеховой специальности, а редактором при дирекции, инструкции к технике сверяет на грамотность, да ещё всякие другие документы на экспорт. Из себя до сей поры видная, фигуристая краля, всё при ней. И мужики за ней вечно табунятся роем, как осы на пчелиный мёд. Вот эта Клара стала болеть. Замучилась ходить по врачам, да всё без толку. Тарапевты внутрях без понятия. А тем временем от язвы желудка у ней пошла ржавчина с пупырями вверх по пищеводу…
— Эрозия пищевода? — переспросил Августов.
— Вот-вот, я ж и говорю, коррозия, ржавчина поднимается у ней по пищеводу. Уже хирурги сказали, вырезекцию придётся делать, кусок желудка с куском пищевода выстригать на операции. Клара и стала вся погруженная в сомнениях. Ей кто-то из заводских присоветовал: сходи, говорят, к шаману, он поможет. Все уж заводские у него перебывали, вослед за властями. Она не сразу, но всё-таки к шаману пошла. Придумала единственный к нему вопрос, и с ним пришла: «Соглашаться с хирургами на операцию или есть какие-то народные средства, отвары, травы, ещё какие-то примочки?»
Ну, вот, пришла Клара, а он сидит в тесной такой комнатке на стуле и, вроде бы, отдыхает. Руки на колени спокойно положил, да и глаза прикрыты. Она его и спросила, с чем к нему пришла. А только он ей не отвечает. Стал одной рукой делать перед ней какие-то движения, её при этом не касается. Сам легонько этак покачивается, вслед за своей рукой. А другая рука так у него и лежит, положенная на коленки. Она потерпела маленько, да и снова спрашивает. Он снова ей не отвечает, зато сам стал задавать свои вопросы: Ты из больших начальников? Это был ей именно первый его вопрос. Он глядит не в одну точку, а немножко в сторону, да ещё и как будто вовнутрь Клары засматривает. Она ему удивилась. отвечает, нет. Тогда он её спрашивает, а что так за производство переживаешь? Она говорит ему, так работа моя ответственная, на Кларе сдача-приёмка документов заказчику, строгая и по срокам, и по качеству. Копеечная ошибка в документах может привести к очень большой итоговой потере. Он на это ей заметил, что по работе есть кому нести ответственность, не за своё не надо так убиваться. Он просто задавал ей свои вопросы, слушал её, не переставал двигать рукой, что-то своё замечал ей на её рассказы. Сказал ей, что есть у неё дочь. Что так сильно о дочери печёшься? Взрослая она у тебя. Не замужем, она тебе уже может маленько помогать, покуда без своего семейного груза. А ты ей не мешай, не вяжи по рукам-по ногам своими заботами, принимай с любовью то, что от неё тебе каждый день есть, она же любит, почитает тебя. Чему ты её научила, то тебе от неё вертается. Майя свою мать Клару переспросила: «А про меня ты сама ему рассказала?» Клара повторила, что пришла к шаману с одним вопросом, соглашаться на операцию или есть народные средства, на который он не ответил, и больше ни о чём она его не спрашивала.
Он продолжал делать движения рукой. Говорил с ней не грубо и не ласково, не по-деловому, а обычно, буднично. Справлялся у неё, двигал беспрестанно рукой. То как будто
