Книга Последний еврей из КГБ - Борис Барабаш

– Хороший у вас пацан, – сказал, улыбаясь во весь рот, Лиман.

– Как дела, Миша? – спросил отец.

– Ой! Хорошо, Абрам Самойлович!

– Шё ж хорошего?

– Хорошего…? Вот я вчера смотрел матч.

– А кто играл?

– «Динамо» Москва и «Спартак».

– Да? Во сколько? Как это я пропустил?

– Ой! Я не помню во сколько. Но игра была класс!

– Кто же выиграл?

– «Спартак».

– С каким счетом?

– 2:0.

– Ого!

– Да! 2:0! А потому что у «Динамо» не стоял Пильгуй.[5]

– Как не стоял? А кто же у них стоял?

– Ой! Я опять не помню. Но помню, что стоял не Пильгуй, а какой-то другой Пильгуй.

– Ясно, Миша. Давай, будь здоров!

Так мы расстались с Мишей Лиманом. Смешной он был чудак. Развеселил. Но меня, а не папу. Папа был как-то задумчив. Не стал я ему задавать вопросы. Все равно, не ответит. Надо было ждать до вечера. Когда придет мама с работы, тогда, может быть, что-то и откроется.

Но ни за ужином, ни позже, папа ничего не сказал. Даже на мамин вопрос «Что случилось?», папа сухо ответил только, что приходил Теплухин. На все остальные вопросы, он отвечал одинаково – «Все нормально! Потом поговорим». «Потом» наступило в субботу. Был выходной, и родители традиционно решили пойти погулять. Излишним было интересоваться, пойду ли я с ними. Судьба держала руки по швам, и мне оставалось ей только подчиниться.

Мама начала издалека.

– Так что Теплухин? Зачем он приходил?

– Теплухин…, задумчиво проговорил отец. – Он пришел мне рассказать новости! Думал, шё я сдрейфлю, што ли? Я ему ответил… Он у меня имел бледный вид!

– Ша! Тихо! Что случилось?

– Ой! Шё случилось… Тут легче рассказать, шё не случилось.

– Ну, так, начинай.

– Начинаю. Во-первых, Теплухин начал с того, шё он меня очень уважает, и не хочет мне неприятностей. Хорошее начало, да? Я сразу понял, шё тут ше-то не то. Сказал ему, шёбы он не морочил мне голову, и переходил прямо к делу.

– Может, не надо было так прямо резко?

– А шё я буду играться? Пришел, так говори, как есть!

– И что он тебе сказал, как есть?

– Ты только не волнуйся.

– О! Начинается! Теперь я тебе уже говорю: «Не морочь мне голову, а говори прямо!» Когда говорят «не волнуйся», это уже начало инфаркта.

– Тут не от чего иметь инфаркт.

– Ты рассказывай, а там посмотрим.

– Ну, шё тебе сказать… В общем, милиция узнала, шё я вычислил этих двух сволочей. Как ты помнишь, наверное, начальник угрозыска приглашал к себе Кобыльченко.

– Помню. Конечно!

– Да… Так вот. Кобыльченко – не шмок какой-нибудь, не простак. Его на мякине проведешь. Но и начальник угрозыска зря хлеб не кушает. Не знаю, шё там они себе наговорили, но милиция поняла, шё я вышел на след этих…

– И что? Они недовольны? Ты за них делаешь их работу.

– Да? Ты так думаешь?

– А что, нет?

– Это, смотря на то, шё ты имеешь в виду под их работой.

– А что я могу иметь в виду? Ищешь убийц!

– А ты думаешь, шё они хотели их найти?

– А что, не хотели?

– Я думаю, именно так.

– То есть?

– То есть, милиция имела отношение к убийцам, и к этому делу с Мишкой вообще. Поэтому, ни черта и не искала. Я это давно понял. Больше скажу. Они убийц и скрывали! Давали им возможность уйти от наказания.

– Не могу в это поверить!

– Да не будь ты дурой, Роза! Ты шё не видишь, в какие времена мы живем?

– Да нет! Чтобы милиция сама направляла убийц?! Это уже слишком!

– Да перестань!

– Такое у тебя уже бывало?

– Всякое бывало. Ты как будто вчера родилась. Жизнь шё, черно-белая? Здесь хорошие, а там плохие? Спокойнее надо к таким вещам относиться. Тем более, мы не знаем, в какие дебри залез Аксельман. То шё в милиции решили его на тот свет отправить, ты думаешь, это так просто? Не! Это решение принималось где-то на верху. Кто-то большой его утвердил, кивнул головой, сказал: «Давайте!» Какой-то мелкий опер такое решение сам не принимает. Во всяком случае, по таким известным людям, как Аксельман.

– И ты им помешал…

– Ну, да… И я им помешал. Они же не рассчитывали, шё кто-то влезет. Хотя и здесь есть, над чем задуматься.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, смотри. Шё они вообще добивались, зарезав Мишку? Мстили Давиду, Мишкиному отцу? Не! Они вообще могли его не выпускать из Союза. Мало людей имеют отказы? Был бы еще один. Одним больше, одним меньше. Ты ж понимаешь! Поэтому, версию о том, шё убийство Мишки – это месть его отцу, я отмел. Не складывается. Шё тогда остается? Остается сам Мишка. Его долги. О! Это уже другое дело! Играми в карты, как мы знаем, интересуется Комитет. Значит, решение по Мишке не могли принять где-то в милиции, сами по себе. Они шё, дурные? Тем более, шё в «конторе» есть управление «М», которое курирует деятельность органов милиции, суда и прокуратуры. В этих органах есть агенты КГБ. Следовательно, если предположить невозможное, и допустить, шё решение по Мишке принял кто-то из милицейского начальства самостоятельно, тогда об этом сразу стало бы известно на Бебеля.[6] Значит, такое решение, как я уже говорил, представить себе даже невозможно. Поэтому, какой напрашивается вывод?

– Да. Какой?

– Вывод напрашивается сам собой. Убийство Мишки было осуществлено агентами милиции по согласованию с «конторой». Вот тебе и всё!

Воцарилась тишина. Что творилось в душе и мыслях мамы, я не знаю. Об этом я мог только догадываться. Хотя, наверное, и не мог. Мне бы в собственных мыслях и чувствах разобраться. Зато я видел, что папе стало легче. Лицо просветлело, взгляд стал мягче. Конечно! Одно дело, когда ты «варишься в собственном соку», и не имеешь выхода в словах, а другое дело, когда ты можешь плоды умственного труда вывалить наружу. Логика рассуждений была понятна. С папиными выводами трудно было не согласиться. Картина поражала своей яркостью и простотой. Одно только омрачало. Речь шла об убийстве. И не какого-то отвлеченного лица, а об убийстве Миши Аксельмана, мальчика, выросшего у родителей на глазах, сына наших близких друзей. Наверное, именно об этом и думала мама. Но потом она вспомнила об отце, и, встрепенувшись, спросила: