Книга Люди и собаки - Доминик Гийо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кроме того, чтобы иметь мнение относительно собственных мыслей, нужно осознавать свой разум. Собака же не только не видит в окружающих живых существах индивидов со своими намерениями, она и саму себя не воспринимает в качестве субъекта, имеющего собственное мнение и желания. Это чисто человеческая манера восприятия мира, поскольку само определение «заблуждения» предполагает наше отношение к представлению о реальных вещах, то есть выражение мыслей относительно мыслей. По похожим причинам собака не может испытывать чувство вины, даже если и проявляет поведение, которое, как мы видели, в функциональном и адаптивном плане действительно является демонстрацией виновности. Весьма сомнительно, что собака осознает саму себя подобно тому, как это делаем мы. Наше самосознание находится в той области, где объекты и мысли равнозначны и сама мысль становится объектом.
Короче говоря, даже если бы собаки умели разговаривать, вряд ли бы мы стали понимать их лучше, чем сейчас. Сами же они были бы очень удивлены нашей непомерной страстью к разного рода спорам и сплетням, от серьезных дискуссий до пустой болтовни. Собаки сочли бы эти разговоры странными и бессмысленными, хотя в нашей социальной жизни они играют такую важную роль. И вряд ли кто-либо из наших любимцев согласился бы платить психоаналитику… если только не ради того, чтобы доставить удовольствие своему хозяину или же самому неплохо провести время растянувшись на кушетке.
Возможно, некоторым читателям подобное откровение придется не по душе и они придут к выводу, что наука только на то и способна, что разрушать их привычные представления о мире, уничтожая все то, что им так нравилось в собаке, что придавало их взаимоотношениям с четвероногим другом столько теплоты и нежности. Возможно, они будут разочарованы, узнав, что их собаки не видят в них людей, наделенных разумом, что они глубоко ошибались, когда считали таким выразительным взгляд своего верного друга. И тем не менее вряд ли эта новость способна изменить наше мнение о собаке или наше к ней отношение. Сама природа человека и его культурные традиции настолько сильны, что никакие разумные доводы не могут противостоять нашей склонности видеть в собаке существо, обладающее теорией разума. И самое главное: могут ли эти научные заключения в полной мере убедить нас в том, что мы заблуждались, ошибочно трактуя процессы, которые «на самом деле» происходят в голове у собаки? Посмотрим на ситуацию с другой стороны. Не будет ли подобная реакция на выводы науки несправедливой по отношению к животному? Не означает ли она очередное проявление чистой воды антропоморфизма? В конце концов, вопрос о разумности другого существа может быть настолько важен только для тех, кто одержим идеей знать, что у другого «на уме». Для всех прочих этот вопрос вообще не имеет смысла. И если именно в этом знании и состоит основное стремление человека, нас, несомненно, должна радовать возможность приблизиться к пониманию разума, настолько отличному от нашего. Для нас это редкая удача, поскольку одной из особенностей нашей собственной психики является неудержимое стремление познать другие формы разумного существования…
В конечном счете эти открытия могут многое сказать не только об окружающих нас существах, но и о нас самих. Они дают возможность понять, что в нашем мире существуют и другие формы бытия, другая жизнь, не менее богатая в социальном и эмоциональном плане, чем наша, жизнь, которая течет вне зоны действия наших идей. Сожаление о том, что собака не имеет мыслей по поводу мыслей, равноценно попытке воспринимать отсутствие представлений о разуме не иначе как недостаток, упущение или свидетельство исконной неполноценности. На самом деле это качество представляет собой не более чем — а можно сказать, что и прежде всего, — иное субъектное отношение к миру, отличное от нашего собственного. Суть наших недавних открытий состоит именно в том, что они позволяют сделать вывод о существовании совершенно других способов восприятия вещей и окружающих живых существ. А еще точнее, что существует целая гамма невидимых человеческому глазу взаимоотношений, чувств и мыслей, которые переживают не только другие существа вокруг нас, но и мы сами. Они существуют незаметно, скрытые от сознания нашей неуемной страстью к поискам интенционально ориентированного разума. Наука вовсе не обязательно должна нас разочаровывать, доказывая, что окружающий мир заселен существами, наделенными разумом, не похожим на наш. В некотором смысле это знание только добавляет миру очарования, открывая для нас совсем иные способы быть.
Изучение собак дает нам возможность со всей очевидностью понять, насколько представления о разуме завладели человеческим воображением. Конечно, такой образ жизни сам по себе весьма привлекателен и добавляет ей разнообразия. Кроме того, он дает адаптивные преимущества. Но кто сказал, что жизнь собаки всего этого лишена? Во всяком случае, эти животные умеют очаровывать своей удивительной непохожестью на нас. По словам Стефана Будянски, и человек, и собака представляют собой исключительно социальные виды; только нас интересует то, о чем другие думают, а собак — то, что они делают.
Все это еще раз доказывает, что изучение собак способно не только обогатить наши знания об этих животных, во многих отношениях столь близких человеку; оно может представлять интерес с точки зрения антропологии и психологии самого человека. Прежде всего, оно дает нам возможность проникнуть в действительно иной мир, имеющий гораздо больше отличий от нашего, чем можно себе представить, изучая различные собственно человеческие культуры. Изучение собаки открывает новые неожиданные подходы к проблеме, относящейся скорее к компетенции социологии: каким образом можно смоделировать взаимодействие и режимы коммуникации, если речь идет об общении между индивидами, владеющими представлениями о разуме, и теми, у кого подобных представлений нет? Кроме того, оно привлекает внимание к глубинным пластам нашей ментальности, доступ к которым перекрыт из-за неосознанной интенциональности восприятия и нашего сложного языка. Стоило бы попытаться извлечь эти пласты на поверхность и присмотреться к ним повнимательнее. И, наконец, изучение собак могло бы способствовать пониманию психической и социальной жизни некоторых категорий людей. Речь идет о людях, которые по каким-либо параметрам (ну, скажем, возрастным — если речь идет о младенцах) не подпадают под определение человека как существа, владеющего языком, сознанием и разумом. Отгородившись от остального Мироздания непреодолимыми границами и продолжая приписывать интенциональность всему и вся, мы не сможем понять психологию таких людей. Изучение природных пластов психики человека, а не только ее гуманитарной составляющей способно значительно обогатить наши знания о нас самих.
Как они воспринимают нас? Социальная жизнь собак
Собака была невольным героем, а зачастую и жертвой лабораторных опытов по изучению условных рефлексов, которые в начале XX века проводил русский ученый Иван Павлов вместе со своими учениками. Вслед за русскими учеными идею механической обусловленности поведения животных подхватили американские бихевиористы. Объединенные под условным названием «собака Павлова», эти исследования получили широкое общественное признание во многом благодаря литературным антиутопиям, подобным роману «О дивный новый мир» Олдоса Хаксли. Изначально Павлов занимался изучением физиологии слюноотделения. Однажды он заметил, что у собак эта функция начинает работать еще до получения пищи. Ученый сделал вывод о существовании психологического компонента, запускающего функцию слюноотделения. Он начал изучать реакцию собак на различные раздражители — свист, свет, звук и т. д., — каждый раз сопровождая их пищей, которую собаки получали от экспериментатора. В итоге после многократного повторения опыта у собак автоматически появлялась слюна уже в момент сигнала. У нее вырабатывался рефлекс: с течением времени «условный» раздражитель — включение лампочки или звонок — замещал «безусловный» — пищу. Когда собака воспринимала сигнал, который у нее ассоциировался с едой, она демонстрировала поведение, обычно связанное с получением пищи. Так, например, она могла начать лизать или кусать лампу.
