Книга Юрий Чурбанов: «Я расскажу все как было…» - Андрей Караулов

Вот тут-то я и почувствовал наружное наблюдение.

Я еще не знал Гдляна и Иванова, а они уже знали каждый мой шаг… А потом началось… «Наконец-то мы на тебе отоспимся», — говорил Гдлян. Перекрестный допрос, должен сказать, страшная штука. Четыре следователя — а ты, загнанный в угол, не знаешь, что отвечать, говоришь невпопад под этим жестким прессом, ироничными улыбками, взглядами — они еще и словечками перебрасываются между собой…

Эти имена — Гдлян и Иванов — до середины 80-х годов вообще никому не были известны. Кто их знал? Гдлян работал следователем по особо важным делам в Ульяновской области, а Иванов — то ли в Мурманске, то ли в Челябинске, где-то там. Они были приглашены в Прокуратуру СССР в качестве приватных следователей: Герман Петрович Каракозов укреплял свой аппарат.

Чтобы удержаться на работе в Москве, Гдляну и Иванову нужно было как можно ярче проявить себя. Тут и выплыло на свет дело, названное «узбекско-кремлевским». Вот на нем они и кинулись делать себе карьеру. Гдлян и Иванов были как те самые шампиньоны, которые пробивают асфальт, чтобы дотянуться до солнца. Проявив недюжинные авантюристические способности и быстро раскусив все слабые черты узбеков из рашидовского окружения, Гдлян и Иванов действительно нашли для себя «золотую жилу». А самое главное — изменилось время, началась перестройка. Чтобы доказать государственную важность собственной следовательской работы, Гдлян и Иванов стали забираться все выше и выше: теперь их, прежде всего, волновал верхний эшелон республиканской власти. Только так они могли убить сразу двух зайцев: во-первых, доказать свою абсолютную верность делу перестройки, а во-вторых, раздуть свою «операцию» до такого уровня, чтобы заслужить внимание и поддержку в ЦК КПСС.

И в ЦК КПСС им, видимо, поверили. Тот же Гдлян ничего не скрывал и хвалился, что его инструктирует чуть ли не сам Горбачев, что они постоянно бывают в «Большом доме» (так в просторечии называется здание ЦК КПСС), что-то там кому-то докладывают и получают новые указания. Он все время ссылался на «Большой дом», все время. То и дело твердил про «самый верх». Во время этой бравады его лицо прямо-таки светилось от счастья: подумать только, никому не известный следователь, полжизни проработавший в Ульяновской области, сегодня допущен к «парадному подъезду», принят там, получает указания и сам дает советы.

Совершенно разные по складу характера, но оба упрямые в достижении главной цели, Гдлян и Иванов быстро нашли общий язык. Иванов во всем копировал Гдляна, подражая ему в мелочах до смешного. Даже свои сигареты во время допроса Иванов всегда клал на батарею, точь-в-точь как Гдлян — чтобы «прожарить», как он выражался. Имя Гдляна в Прокуратуре было у всех на устах — как следователя, умеющего добывать любые показания. Даже Каракозов в какой-то мере побаивался Гдляна. Каракозов мне в глаза говорил, что Гдлян и Иванов — паскудные люди, хотя я-то думаю, честно говоря, что это он так, ради красного словца. Сейчас Герман Петрович занимает, конечно, антигдляновские позиции. Уже после того, как «узбекско-кремлевское» дело окончательно рассыпалось, я слышал по радио его интервью о Гдляне и Иванове. Как он только их не «прикладывал»! Перестроился Герман Петрович. Быстро перестроился…

Но в ту пору он был их начальником — и не только номинально. О Гдляне и Иванове сейчас пишут во всех газетах, иногда в них же мелькает Миртов, но о Каракозове нет ни слова, о нем мало кто знает, он остался в тени. Жаль, что это так. Именно Герман Петрович Каракозов, начальник следственной части Прокуратуры СССР, как я уже говорил, был не только их прямым начальником, но и мощным «идейным» руководителем. В органах МВД он никогда не работал, по службе я с ним не сталкивался и не помню, чтобы я видел его на каких-то больших совещаниях, хотя Каракозов на допросах мне об этом как-то раз напомнил.

Страшный человек — Каракозов. Не страшнее, впрочем, чем другие, но очень коварный. Когда Каракозов в прокурорском кресле — он ведет себя с чувством превосходства. Но по ходу следствия Каракозов мгновенно перестраивался, быстро менял свою тактику: то он вдруг становился ласковым, проникновенным, сочувствующим, то вдруг начинал «хулиганить» — грозил, шантажировал, пугал, даже срывался на крик; все зависело от того, чего он добивался, в какую «игру» он играл в этот конкретный день.

Что мне обещал Каракозов? Много чего. В случае признания вины в полном объеме и выдачи всех несуществующих драгоценностей — государственное… назовем это так… или прокурорское снисхождение. Обещал не усиленный режим, а общий, говорил, что меня отправят в колонию, куда-нибудь в Подмосковье, ну и т. д. Как-то раз я не выдержал, говорю: «Герман Петрович, вы меня за идиота считаете? Это ведь не вы решаете, а суд». Он тут же отвечает: «Прокуратура всесильна». Вот так мы разговаривали…

Гдлян и Иванов работали медленно, «клиентура» у них была «широкая». Честно говоря, я думаю, что, когда Гдлян и Иванов только-только начинали знакомиться с положением в Узбекистане, они работали достаточно добросовестно, и действительно находили какие-то клады, раскрывали взятки. Но их безудержная тяга к позерству сказалась уже здесь почти сразу.

Ну, зачем, спрашивается, нужно было позировать в бронежилетах, как это делали Гдлян и Иванов, когда они арестовывали какого-то пастуха? Или, скажем, спускаться на боевых вертолетах в пустыню, чтобы «приступом» взять какую-то там… кибитку? Не могли Гдлян и Иванов без этого, уже не могли! А потом их и потянуло: Чурбанов, Кунаев, Щербицкий, Лигачев, Соломенцев, Рекунков, Сухарев и, наконец, Горбачев. Вот кто — со временем — стал их «клиентурой».

Интересная деталь: Гдлян и Иванов всюду, где они только могли, твердили, что на них неоднократно совершались покушения. В «Огоньке» писали, что самолет, на котором летел Гдлян, натыкался на протянутый стальной трос, что в постель Гдляну подкладывали кобру и еще что-то в этом духе. Мой адвокат Андрей Макаров прямо спросил в суде государственного обвинителя Сбоева об этих покушениях. Ничего кроме смеха в зале суда это не вызвало.

Даже намека на покушение не было.

Когда шли допросы, у меня появилось только одно желание: побыстрее освободиться от Гдляна, Иванова и Каракозова, вернуться в камеру и обратиться за медицинской помощью. На протяжении всего следствия я пользовался услугами врачей. Вечером уколами приводили давление и сердце в норму, я засыпал, нашприцованный всякими лекарствами; утром — давление опять начинало барахлить… сердечный спазм… Тогда делали какие-то инъекции — и опять на допрос.

Обычно допросы длились по восемь часов, без перерыва, только на обед конвой отведет, и тут же обратно, к следователям — их-то было много, им хватало времени для передышки. Естественно, находясь в таком состоянии, я просто не имел возможности, да и большого желания, внимательно прочитать и осмыслить все, что было написано следователем в протоколах допросов или моей рукой под их диктовку. Силы позволяли мне выполнить только формальную сторону этого дела — поставить под протоколами свою подпись.

После допросов, проведенных с применением психологического воздействия, я только с 14 по 22 января 1987 года, то есть в первые дни после ареста, оговорил — не без помощи Гдляна и Иванова — свыше ста двадцати человек, большинство из которых к моему делу не имеют никакого отношения. Все это были честные и порядочные люди, с хорошей гражданской и партийной репутацией в обществе. Как-то раз Гдлян, который был сильно возбужден, бросил такую фразу: «Если бы вы не заговорили сразу, не дали бы показаний, я не знаю, что бы я с вами сделал». Гдлян обещал отправить меня в «Бутырку», к гомосексуалистам. Вот этот день я тоже никогда не забуду…