Книга Цветок цикория. Книга II. Дом для бродяги - Оксана Демченко

– Всем молчать, – басом взвыл Клим.

Бес… Рановато он насторожился. Мне еще идти и идти. Шагов двадцать.

– Эй ты, в зеленом! Неси ко мне, – велела живка.

– Тетя-ёлка, – внятно и весело выговорил кто-то из младших детей.

Это было совсем неуместно. Немыслимо! Живка запнулась, обернулась на голос.

– Жадная тетка, ее удобно рисовать в два цвета, красный и зеленый, – без спешки, раздумчиво, сообщил подросток из-за дальнего стола. Помню его, завтра он уезжает в инженерное училище, очень толковый парень.

– Тетка-елка трусливая, руки у ней трусятся, – сообщил писклявый голосок у меня за спиной. – Уронит князя или удавит.

Я резко сунула Федю, укутанного в одеяло, кому-то на колени. Хватит играть по правилам врага! Не буду умничать, просто пойду и сделаю, что должна. Я решила так – и пошла вперед быстро, почти побежала!

– Клим! – закричала я, и страх пропал окончательно. – Клим, иди на голос, ты справишься. Клим! Тот, кто душит тебя – бес. Не верь в его силу, борись. Это твое тело, понимаешь? Твое тело и твой мир.

– Стоять! – заорала живка, наконец осознав, что ее одурачили.

– Разнесу голову, – взвыл бес. – Раз…

Он запнулся, дернулся. Я была уже в трех шагах от Клима, и моего зрения вполне хватило, чтобы увидеть его глаза очень внятно. Я сразу, глубоко нырнула в его взгляд, сосредоточилась на черноте зрачков, пробуя нащупать самое их дно, логово беса.

Ответный взгляд был – клин ледяной тьмы! Взгляд беса прорубил мне позвоночник, впился в сердце яростно и жутко. Я перестала дышать, споткнулась, дернулась… кто-то поддел под руку и помог устоять. Кто-то еще подставил плечо и помог сделать еще один шаг. Против темного ветра, сквозь острый, ранящий душу лед…

– Клим! Возвращайся. Ты сможешь. Я держу его.

Говорить – больно. Я хриплю на выдохе, захлебываюсь на вдохе. Легкие смяты… Но мне помогают, меня почти несут! Где-то далеко визжит живка. Проклинает? Не важно. Она ничего не успеет.

– Клим!

Тьма лопнула резко, мне даже почудился хлопок. Я упала вперед, вцепилась в куртку Клима, дернула его ближе, ударилась лбом в его лоб и отстранилась. Смотрю в упор – глаза в глаза. И вижу, как в его взгляд возвращается человеческое – рассудок, осознанность, злость и недоумение. Щупаю рукой его плечо, помогаю руке, сжимающей пистолет, опустить оружие, нацелить дулом в пол… Это трудно. Клим борется, помогает мне – но рука плохо слушается. Все еще хочет убивать. Помнит чужой приказ. Но мы – справляемся. Правда, в глазах у меня темнеет, а в ушах грохочет пульс.

– Бей! – орет живка. – Бей! Бей…

Крик переходит в визг. Выстрелов не слышу, только свой пульс. Но тьма взорвалась черными кляксами: двое тонут в смертельной полынье… Еще одну душу облепляет лед обреченности. Не знаю подробности, обычное зрение отказало. Меня выдирает из живого мира – на порог! Для меня, оказывается, близкая гибель вроде вспышки в ночи: дает и полноту теневого зрения, и прилив сил, и особенный покой. Сейчас я исполняю важное дело. Может, даже долг мары: я должна выпроводить бесов, всех. Толкаю их прочь, за порог – и впервые ощущаю, что черный ветер мне не враг. Он расчесывает волосы, отбрасывает с лица, он обнимает тело и поддерживает, утверждает на пороге…

– Ты, – моя рука обозначает беса в теле Клима. Толкает, ощущая упругость тьмы. – Не противься, хиена рядом. Я могу позвать ее. Ты же знаешь, что могу… Верни тело, отпусти душу, и я просто вернусь в свой мир, забыв о тебе.

– Отпусти всех нас, – стучит пульсом в ушах.

Я наконец-то вижу беса внятно. Он… вроде червяка. Темный, юркий, бесхребетный. Он бьется, нанизанный на мой взгляд, как змея – на вилы. Захотелось смеяться: для меня взгляд беса – ледяной клинок в позвоночнике, но ему-то гораздо хуже от моего взгляда! Он чужак в мире живых. Его донимает палящее солнце, он корчится, ослепленный общей яростью людей, их единым решением, не содержащим и капли суеверного страха: изгнать, стереть начисто! Бес сжимается, отползает в тень, поспешно пересекает порог, перетекает – как струйка дыма, уносится дальше, во тьму…

Упругая тень клубится вокруг меня, обозначая порог. Она не холодная, не опасная. Даже… наоборот? Что-то чиркает по плечу, я ощущаю горячее, вижу алость, вдыхаю запах крови… и вываливаюсь в свой мир.

Открываю глаза, наблюдаю потолок. Значит, лежу на спине. В зале дикий ор, топот, свист… Звенит и сыплется стекло. Выстрелы – много, вдали и вблизи. Кислый запах плывёт, колышется вместе с дымом. Надо мной склоняется кто-то… моргаю, щурюсь и узнаю Васю.

– Эй, ты цела? Киваю. Ага, молодец. Очень даже хорошо, тебя задело совсем немножко, стрелок у них – так себе, неопытный.

– Живка, – шепчу Васе главное. – Она не успела проклясть. Скажи, пусть дети не переживают.

– Да куда ей, ее ж саму всеми словами, да с выражением и приложением рук… – Вася хмыкнул, посерьезнел. – Я приказал не добивать, но помяли крепко.

Киваю, сажусь. Меня поддерживают со всей сторон. Кто? Не разбираю лиц. Зрение шалит, одно я вижу внятно, а другое… оно словно бы пропадает. И вообще зрение стало – как труба, остро и ясно вижу объекты в узком ее конусе, а прочее, по контуру, или делается нерезким, или вязнет в сумраке. Зато могу мыслить и даже сижу самостоятельно.

– Вася, как сюда проникла такая прорва злодеев?

– Яков перемудрил, – морщится Норский. – Дети, ах дети, всех накормить и пощадить на первый раз… Ну, вот тебе и дети. Погоди, плечо гляну. Только шкуру подпалило, кажись. Чуть погодя перевяжу, даже врач не потребуется. Ах, да: чужаки. Мы ждали гостей. Клим звонил утром и предупредил, что приведет старших из другого гнезда.

– Кто стрелял? – Я ощупала плечо здоровой рукой. Зло, резко растерла лоб. – Плохо вижу. И тошнит. Воды бы. Вася, кажется, меня довольно трудно прикончить, пока я на пороге. Тьма спружинила, пуля прошла краем. Если бы били прицельно, стреляли снова и снова, попали бы точнее, а так – обошлось. Думаю, им словно бы что-то мешало целиться.

– Главное, ты цела. Пей.

Мне сунули кружку с водой. Пью, и так хорошо делается – словно я жизненную силу глотаю, сладкую и неразбавленную. Зрение обретает однозначность, обыкновенность… тьма редеет. Вижу Васю целиком, а не только его глаза и злость. Слежу, как мне обрабатывают рану, бинтуют руку. Вяло соображаю, что платье попорчено. Морщусь – не важно, о чем я вообще! Озираюсь – и наконец замечаю Клима рядом. Его облепила малышня, и такой стоит визг… зачем только слух восстановился?

Клим бледный, слабый. Словно бы слепой: шало трясет головой, ругается. Первый раз слышу, как он ругается! Обычно Клим говорит намеренно сухо и резко, а когда совсем зол, то еще и медленно. А сейчас его прорвало! Он грязно, многословно матерится…

Зову Клима по имени. Долго и глубоко гляжу в глаза, ныряю до самого дна. И он, наконец, замечает меня. Умолкает. Пробует моргать. Озирается…