Книга Комиссар госбезопасности. Спасти Сталина! - Олег Таругин

* * *

Седоватый мужчина лет сорока с небольшим с треском распахнул запертые на зиму створки и забрался на подоконник. Под подошвами потертых, со следами недавнего ремонта ботинок негромко похрустывала осыпавшаяся замазка. Пропахший бензином и угольным дымом воздух обжег холодом лицо, забрался под расстегнутый пиджак и несвежую сорочку. Раскатисто прозвенев на повороте, под окном прогрохотал трамвай, скрежеща колесами по обледенелым рельсам. Столица великой империи жила своей жизнью, в которой уже не было никакого места младшему инженеру Фридриху Шнайдеру, во время обучения в политехническом институте зарекомендовавшему себя лучшим чертежником потока.

Не меняя выражения лица, мужчина решительно шагнул вперед, без единого звука пролетев все четыре этажа. Удара о вымощенную брусчаткой мостовую, аккуратно разграфленную на аккуратные кирпичики выпавшим вчера мелким снегом, не осознал ни он сам, ни контролирующий его разум сотрудник спецлаборатории проекта «Возрождение» Томас Малиц, к этому моменту уже успевший произнести формулу возвращения.

Приехавшие одновременно с каретой «Скорой помощи» полицейские разогнали зевак и оформили свершившееся самоубийство; медики же отвезли тело несчастного в городской морг. Местный дворник, недовольно бормоча себе под нос и заметно прихрамывая на перебитую еще во время прошлой войны русской пулей ногу, присыпал зловещее пятно песком.

Получившим и от первых, и от вторых соответствующий сигнал – погибший оказался похож на уже который день разыскиваемого контрразведкой незнакомца – агентам Абвера осталось лишь провести полный обыск в его квартире, в буквальном смысле перевернув ее вверх дном. Учитывая особую серьезность момента, вскрывали даже старые паркетные полы и разбивали стены, если в них обнаруживалась подозрительная полость. Впрочем, все это ничего не дало, хоть в доме самоубийцы и обнаружили закопченное помойное ведро, в котором недавно уничтожали какие-то бумаги. Изъяв образцы пепла и клочки несгоревшей бумаги, множество простых карандашей, чертежные перья, баночки с тушью и старенькую пишущую машинку (красящая лента тоже оказалась сожженной), контрразведчики уехали, опечатав квартиру – Шнайдер жил один.

Несмотря на недавно данное фюреру обещание, расследование адмирала Канариса на этом и заглохло. Единственный подозреваемый был мертв, всесторонняя проверка его связей тоже ни к чему не привела, равно как и не менее тщательный обыск в конторе, где он работал ближайшие девять лет…

Москва, главный военный госпиталь РККА, 14 ноября 1941 года

– Ну, ты нас всех и напугал, Серега! – в накинутом на плечи медицинском халате размером раза в два меньше, чем нужно, Зыкин смотрелся достаточно комично. – Почти неделю без сознания провалялся, и когда только успел этой гадости надышаться?!

– Да вот успел, как видишь, – хрипло сообщил Кобрин (горло порой все еще немного першило), присаживаясь на скрипучей больничной койке. – Ампула, сука такая, хрупкой оказалась, носик под пальцем обломился. Хорошо хоть больше никто не пострадал. Кстати, рад тебя видеть, Вить!

– А уж я-то как рад! – просиял лицом товарищ. – Доктор говорит, оклемался, да? Завтра выпишут?

– Сегодня! – отрезал комиссар госбезопасности. – Здоров я уже, хватит массу давить. Работать нужно. Что там, кстати, с работой? Рассказывай.

Ухмыльнувшись, Кобрин перефразировал:

– Тьфу, все забываю, что я нынче цельный нарком! А ты мой непосредственный подчиненный и вообще заместитель. Короче, докладывай, товарищ старший майор Иванов… привык, кстати, к новой фамилии-то?

– Не трави душу, Серег… – смущенно буркнул тот. – Да привык, привык, коль нужно, что уж тут поделать? А чего докладывать-то?

– Так все и докладывай. В первую очередь про этого дохтура, во вторую – что на фронте происходит? Ну, или наоборот. Мы контрнаступление начали?

– Начали, товарищ народный комиссар! – просиял Зыкин. – Еще как начали, в аккурат на третьи сутки, как парад окончился. Долбанули по всем направлениям, хорошо так долбанули. Как там ты говоришь, мама не плачь?

– Не горюй, – автоматически поправил Сергей. – А фрицы что? Впечатлились?

– Как по мне – так очень даже, – хохотнул Виктор. – На некоторых участках фронта так сильно впечатлились, что аж на пару десятков километров драпанули – и это только за первые двое суток. На других, правда, успех пожиже, но и наши зря не рискуют, людей и технику берегут. Пока сражается первый эшелон, тот, который прорыва. Остальные пока выжидают, особенно танковые части, им еще успех наступления развивать. Долбят и артиллерией, и реактивными минометами, и авиацией, и только потом наступают. Фрицы, понятно, сопротивляются, как могут, но без особого успеха.

Кобрин кивнул: ну да, все правильно. Как там по классике говорится: «при двухстах орудиях на километр фронта о противнике не спрашивают и не докладывают, а только доносят, до какого рубежа дошли наши наступающие части», вроде бы так?[22] Впрочем, изучая в своем времени архивные файлы, он встречал воспоминания ветерана бригады тяжелых реактивных минометов, который говорил примерно следующее: «После залпа бригады батальонный узел обороны не штурмовали, а занимали». Имея в виду, что в эллипсе рассеяния все было попросту перепахано на метр в глубину, и ни о каком сопротивлении и речи не шло. Правда, и боеприпасов для подобного требовалось немало, счет шел даже не на десятки, а на сотни тонн…

Инстинктивно оглядевшись по сторонам, словно их кто-то мог подслушать (что совершенно нереально – Кобрин лежал в отдельной одноместной палате, из соображений секретности расположенной в глухом торце коридора), и до шепота понизив голос, особист сообщил:

– Слышал краем уха, через недельку-другую немец окончательно сломается. Не ожидали они такого мощного удара раньше января-февраля, а товарищ Сталин тянуть не стал. Доволен?

– Еще как, – серьезно кивнул Сергей. – Как он, к слову, очередное покушение перенес?

– Нормально, пару раз пошутил даже – мол, с появлением в моей жизни товарища Кобрина начинаю все больше привыкать к новым проблемам.

– Вить, да я не о том! – поморщился нарком. – Как он после попытки подселения матрицы себя чувствует?

– А я все жду, когда спросишь! Подробнее он тебе сам расскажет, понятно, но ежели в общем и целом – то вполне нормально. Как он опять же сам выразился: «Жить стало веселее, товарищи, жизнь стала куда насыщенней».

– Шутник, – хмыкнул Кобрин, внутренне расплывшись в широкой улыбке. – Впрочем, с самоиронией у Иосифа Виссарионовича всегда все в полном порядке было. А насчет матрицы-то что?

– Так сказал же, сам и расскажет! – развел руками Зыкин. – Мне об этом ни он, ни Лаврентий Павлович ничего не говорили.

– Совсем? – нахмурился Сергей. – И все?

Поколебавшись пару секунд, Виктор мотнул головой: