Книга Золотая жатва. О том, что происходило вокруг истребления евреев - Ян Гросс

Во-первых, следя за развитием отношений Гросса с польской читающей публикой, мы видим, как взаимодействие, которое развивалось в режиме диалога, постепенно превратилось в конфронтацию и обмен ударами. Фактические ошибки в «Соседях» обсуждали для уточнения фактов, ошибки (а их немало) в «Жатве» используют для дискредитации автора и отказа обсуждать его аргументы. Гросс, со своей стороны, становится всё более провокативен и резок. Мы видим здесь тенденцию, характерную для всей Восточной Европы — политика памяти в XXI в. постепенно была превращена в часть политики идентичности и вопрос безопасности. Как следствие, пространство для диалога постепенно разрушалось. Как сформулировал Анджей Новак, весьма профессиональный историк и в то же время один из лидеров современной польской исторической политики, общество должно решить, что ему нужно из истории — «Едвабне или Вестерплатте», т. е. позорные страницы или страницы воинской славы? Слишком мало людей сегодня отвечают, что обществу необходимы и Едвабне, и Вестерплатте — и рефлексия над позорными страницами, и память о славных деяниях. Большинство стремится только славить, меньшинство — только стыдить и обличать ради обличения, ради утверждения себя в роли обличителя.

Во-вторых, нужно заметить, что Гросс последовательно коснулся трех ключевых вопросов большой темы европейской памяти, Холокоста. Это соучастие в Холокосте местного населения. Это отсутствие сочувствия к выжившим евреям, даже готовность их убивать, продемонстрированная почти во всех странах региона уже после того, как нацисты были разбиты. Наконец, это вопрос колоссального по масштабам присвоения еврейской собственности, в том числе в таких экстремальных формах, как разграбление могил. Это темы, которые ни в одной из стран Восточной Европы не проработаны в полной мере. Только что, в 2016 г., вышла книга Руты Ванагайте «Наши» («Müsiskiai». Vilnius: Alma littera, 2016), где рассказано об этих страшных страницах в истории Литвы.

Из всех посткоммунистических стран только в Румынии был принят закон, запрещающий героизацию румынских деятелей, замешанных в военных преступлениях и Холокосте. Между тем во многих странах среди «национальных героев» есть немало деятельных участников Холокоста, и еще больше его идейных сторонников. В Польше именно сейчас происходит героизация «проклятых солдат», тех бойцов Армии Крайовой, которые не сложили оружия в 1945, и нередко совершали преступления против гражданского населения. Зато именно сейчас польский Институт национальной памяти издает для малышей комиксы, в которых отважных польских детей, которые сражаются с советскими захватчиками Гродно в 1939 г., предает как будто сошедший со страниц геббельсовской прессы некто Тотенштайн.

В-третьих, история книг Гросса — это часть колоссального процесса борьбы за трансформацию общеевропейской культуры памяти. В течение послевоенных десятилетий фундаментальным фактором в сфере политики памяти была изолированность этих процессов в некоммунистической «западной» Европе и в коммунистической «восточной» Европе. В 1960-1990-х гг. страны ЕС постепенно вырабатывали определенный консенсус по поводу прошлого, стержнем которого было признание за Холокостом статуса уникального и центрального события XX в. Этот консенсус подчеркивал общую ответственность европейцев за мрачные страницы прошлого. Путь к нему был долгим и трудным. Когда в 1970 г. канцлер ФРГ Вилли Брандт опустился на колени перед памятником защитникам Варшавского гетто, многие в Западной Германии протестовали против этого поступка. В Австрии в 1980-х гг. острую конфронтацию вызвало «дело Курта Вальдхайма», которое обозначило переход от натратива австрийской истории как исключительно истории «первой жертвы» гитлеровской агрессии к обсуждению вопроса об ответственности австрийцев за преступления нацизма. Франция пережила свой «момент истины» в 1995 г., когда президент Жак Ширак в речи на стадионе Велодром признал ответственность французов за депортацию евреев в лагеря смерти на востоке. Своеобразным апофеозом этой тенденции было открытие в 2005 г. в самом центре Берлина, у Бранденбургских ворот, спроектированного Питером Айзенманом гигантского мемориала уничтоженным евреям Европы.

Конечно, мотивы собственных страданий играли важную роль в коллективной памяти народов, входивших в ЕС. Признание ответственности за темные страницы прошлого было избирательным. Так, в вопросе о роли европейцев в колониализме и работорговле мы не найдем того единодушия в покаянии, которое было достигнуто в отношении Холокоста.

Однако консенсус относительно Холокоста сам по себе был очень значимым в этой части Европы. Он делал невозможным построение национальных исторических нарративов, в которых главной жертвой выступала бы собственная нация. Невозможно было требовать для себя преференций, ссылаясь на прошлые страдания. В центре оказывался вопрос собственной ответственности и необходимость предотвратить преступления, подобные Холокосту, в будущем.

После падения коммунизма страны Восточной (теперь — Центральной) Европы получили возможность по своему усмотрению сконструировать свои национальные нарративы. В этих нарративах Холокост не играет центральной роли. В них статус главной жертвы был зарезервирован для титульной нации, и главный фокус был (и остается) на ее страданиях от коммунистического угнетения. Коммунизм в этих нарративах представлен как сугубо внешнее, московское зло. Бывшие коммунистические страны включились, по выражению Евгения Финкеля, в «поиски потерянного геноцида». Так, входя в «Музей геноцида» в Вильнюсе, не следует ожидать рассказа о Холокосте (а о Холокосте в Литве есть что рассказать). Музей расскажет о геноциде литовцев в годы советской оккупации. Музеи оккупации в других прибалтийских столицах в основе своей экспозиции используют ту же схему. И тоже настаивают на том, что эстонцы и латыши были жертвами геноцида. Когда вы войдете в музей «Тюрьма на ул. Лоньцкого» во Львове, вы не найдете ни единого упоминания о том, что именно здесь начался тот колоссальный погром, который унес в первых числах июля тысячи жизней местных евреев. В музее «Дом террора» в Будапеште, который должен рассказать о терроре в Венгрии, самый большой зал посвящен ГУЛАГу, а Холокост — совершенно маргинальная тема.

Во всей Восточной Европе успешно осуществлен «экспорт вины», что находится в кричащем противоречии с прежней европейской культурой памяти, постепенно приучавшей людей думать о собственной ответственности. В последние 25 лет мы можем наблюдать, как прежде изолированные культуры памяти Западной и Восточной Европы вступили во взаимодействие. Восточноевропейская политика памяти, сосредоточенная на страданиях собственных наций, также предъявила Западу претензии за предательство малых наций Центральной Европы, «похищенных» коммунистической Москвой. После обретения независимости элиты новых государств в политическом смысле вполне рационально стремились предотвратить возможность нового соглашения между ведущими государствами Запада и Россией, в котором их собственные интересы могли пострадать. Для этого они старались повысить «цену» такого шага для западноевропейских лидеров, выстраивая определенную политику памяти и заключая в этом вопросе союзы с различными политическими силами в ЕС.

Культура памяти Западной Европы в 1990-х гг. отражала уверенность стран ЕС в собственных успехах и в росте влияния ЕС. Такое мироощущение облегчало задачу разбирательства с грехами прошлого. На востоке ситуация была иной. Экзистенциальные страхи были присущи восточноевропейским элитам в течение всего XX в. После вступления в НАТО и ЕС восточноевропейские страны вовсе не преодолели эти комплексы. В XXI в., в результате взаимодействия западноевропейской и восточноевропейской «культур памяти» произошла радикальная трансформация европейской политики памяти в целом. Сегодня можно утверждать, что именно восточноевропейская модель, сфокусированная на собственной мартирологии и мотиве экзистенциальной угрозы, одержала верх над западноевропейской, в которой главную роль играла тема собственной вины и ответственности. Кульминация изменений в структуре подходов к прошлому в ЕС была достигнута в апреле 2009 г., когда Европейский парламент установил 23 августа, день подписания пакта Молотова-Риббентропа, как день коммеморации жертв тоталитарных режимов. Строго говоря, в этот день должна почитаться память тех, кто погиб, сражаясь против Советов, и тех, кого сражавшиеся позднее против Советов убили в ходе Холокоста или пацификации белорусских сел. Значение этого акта для европейской политики памяти огромно — он, во-первых, ставит знак равенства между нацизмом и коммунизмом, во-вторых, сдвигает фокус с темы собственной ответственности европейцев на тоталитаризм, и, конечно, прежде всего, на Россию как на «нераскаявшуюся» носительницу вируса тоталитаризма. В этой новой системе координат Восточная Европа может претендовать на ведущую партию, потому что «она больше знает о страдании», больше знает о «варваре у восточных ворот» и не устает напоминать Западной Европе о том, кто главная жертва и кто кому «должен» в ЕС.