Книга Повседневная жизнь Древнего Рима через призму наслаждений - Жан-Ноэль Робер

Чтобы лучше понять эмансипацию женщин в Древнем Риме, следует знать, что любовь и брак не зависели друг от друга. Конечно, было много счастливых браков, в которых присутствовала любовь, но сами условия заключения брака доказывают, что любовь не была чем-то обязательным. Как правило, брак заключали родители, а первое знакомство молодых происходило во время помолвки. Чаще всего юноша был еще очень молод да и девушка могла не достигать брачного возраста, то есть двенадцати лет. Таким образом, на момент заключения брака новобрачная была еще подростком. А о какой любви могла идти речь, если муж, скажем, был стариком?

Для римлянина брак не был связан с наслаждением. Вот что говорил цензор Квинт Метелл в 130 году до н. э.: «Если бы мы могли обойтись без жен, каждый из нас воздержался бы, конечно, от женитьбы. Но природе угодно было устроить так, что мы с женами не можем прожить спокойно и счастливо, а без жен и совсем обойтись не можем. Мы должны в таком случае суметь пожертвовать личным интересом для блага общества». И он потребовал призвать граждан к вступлению в брак…

Ясно, что женщина не находила счастья в ведении домашнего хозяйства. Редко когда получалось так, как с Юлией, дочерью Цезаря, которую великий политик выдал замуж за Помпея, чтобы скрепить их политический союз: Юлии было 23 года, Помпею — 46, и между ними царила настоящая, глубокая любовь. Чаще случалось, что до дня свадьбы молодой человек не знал своей невесты. Как сказал Сенека: «Лошадь, осла, быка, по крайней мере, осматривают, прежде чем купить; женщина — единственная вещь, которую берут не глядя». В подобных обстоятельствах трудно избежать безразличия в совместной жизни! История с Теренцией, супругой Цицерона, типична для того времени. Весьма посредственная, не слишком любезная, она имела состояние, в несколько раз превосходящее состояние мужа. Им занимался управляющий, которого сам Цицерон на дух не выносил. Когда возникала надобность, Теренция давала деньги мужу, но под проценты. Когда карьера оратора подошла к концу, Теренция оставила Цицерона — и это после тридцати лет совместной жизни! — чтобы вновь выгодно выйти замуж. Впрочем, и Цицерон утешился, также вторично женившись.

Итак, если исходить исключительно из юридического и нравственного значения брака, можно сказать, что женщина за счет исполнения своего супружеского долга приобретала некоторую свободу. Мужчина, чтобы основать семейный очаг, нуждался в законной супруге, обеспечивавшей государство будущими гражданами. Его потомки обязаны были хранить семейный культ и служить государству как в мирное, так и в военное время. Следовательно, первой целью брака являлось рождение детей. Пример подобной обязанности предоставляла и мифология. Так, Эней, влюбленный в Дидону, оставил ее, чтобы жениться на Лавинии, которую он не знал и, следовательно, не мог любить, — таков был его долг.

Катулл, лирический поэт, о котором еще пойдет речь ниже, обрел любовь вне брака. Он был человеком сильных страстей, и тем не менее он с полным уважением говорит о браке и о детях, появление которых есть прямое следствие вступления в брак:

Вскоре маленький пусть Торкват, Потянувшись ручонками С лона матери, радостно Засмеется родителю, Ротик полуоткрывши… Пусть застенчивость матери На лице его будет… Так счастливой живи, чета, Принося постоянные Жертвы юности бодрой![101]

Юридическое развитие брака сделало возможной сексуальную свободу женщины. Общество не разрешало ей заниматься общественной деятельностью или политикой, и она обладала только этим средством, чтобы вырваться из-под любой опеки, особенно из-под опеки первого мужа, которого она не выбирала и который часто просто запирал ее в доме. Став свободной, она могла вторично выйти замуж, чем некоторые неоднократно пользовались.

С той поры как закон возродился Юлиев снова И водворилась, Фавстин, в семьях стыдливость опять, И тридцати-то еще не минуло полностью суток, А Телесина пошла замуж в десятый уж раз. Замуж идти столько раз не брак, а блуд по закону. Меньше б я был оскорблен, будь она шлюхой, как есть[102].

Впрочем, это отнюдь не способствовало исчезновению или хотя бы сокращению супружеской неверности, о чем речь ниже.

Постепенно римская женщина приобретала вкус к общественной жизни. Ей нравилось появляться среди мужчин на Форуме, держать свой дом открытым для гостей или показываться в театре. Изначально подобную светскую жизнь вели куртизанки, а римская матрона, часто воспитанная самым суровым образом, не ведала всех этих публичных радостей. Завоевательная политика Рима, особенно на Востоке, облегчив жизнь, открыла для женщины наслаждения роскошью. Чтобы покорять мужчин, женщине следовало уметь украшать себя и быть сведущей в искусствах и культуре. Стремление к украшательству приобрело такие размеры, что пришлось принять закон, ограничивающий подобное сумасбродство: он был принят трибуном Оппием в 215 году до н. э. и запрещал носить материи, вышитые пурпуром или с пурпурными полосами, иметь на себе более полуунции золота (13,3 грамма), а также ездить в экипаже в окруженном стенами городе, прежде всего в Риме, и его окрестностях на расстояние 1,5 километра за исключением праздничных дней… Закон просуществовал 20 лет. Он появился во время кризиса, вызванного Второй Пунической войной. Но в 195 году до н. э. когда консулом был Катон и вновь вернулось процветание, женщины решительно вышли на улицы, демонстрируя свое недовольство и требуя себе право наряжаться. Они перекрыли все выходы с Форума, и никто, даже их собственные мужья, не смогли их удержать. Эта женская демонстрация сама по себе уже являлась актом эмансипации. Катон попытался помешать отмене закона. Он начал свою речь с высказывания, которое стоит того, чтобы поместить его здесь: «Женщин украшают не золото, не драгоценные камни, а стыдливость, любовь к мужу и детям, покорность и скромность». Он обращался прежде всего к мужьям, которые позволили попрать свои права и свою власть: «Вы не сумели дома удержать своих жен в узде и вот теперь должны дрожать перед их толпой. Берегитесь, есть остров, имя которого я забыл, где женщины окончательно уничтожили весь мужской род». Но больше всего Катона поразило «бесстыдство», с которым появились на публике женщины. «Какая муха укусила вас, что вы бегаете по улицам и обращаетесь к людям, которых вы не знаете? Разве не могли вы поговорить дома со своими мужьями? Или, может быть, вы менее любезны в семье, чем в обществе? В обращении с чужими, чем с мужьями? Дайте волю, граждане, этой стремительной природе, этому неукротимому животному, а потом ждите, чтобы они остановились без вашей помощи и вмешательства!» Хотя женское честолюбие терпимо, их неистовство укротить невозможно. «Они хотят преимуществ, которые им запрещены, к их большому неудовольствию, нашими обычаями и законами. Они требуют свободы или, что вернее, свободных разговоров». Такова убежденность, к которой пришел Катон после соответственного анализа общества: «Боюсь, как бы вскоре мы не стали рабами этих богатств, привезенных с Востока». И Катон напоминает согражданам, что во времена Пирра римляне отказывались от богатых подарков, с помощью которых их пытались подкупить, в то время как сейчас такие же развратители находят «женщин, готовых их взять».