Книга Модернизация: от Елизаветы Тюдор до Егора Гайдара - Отар Маргания

Родился Кобден в 1804 г. в семье бедного крестьянина и детство провел в Лондоне у дяди-торговца, который взял его к себе из милости приказчиком. Дело пошло неплохо, и к двадцати годам Ричард уже разъезжал по стране, сбывая товары провинциальным потребителям. В начале 30-х гг. он достаточно разбогател для того, чтобы обзавестись на паях с компаньонами собственной ситцевой фабрикой в Манчестере. Работа предприятия пошла блестяще, и это высвободило время для дел более важных, нежели бизнес.

Систематического образования Кобден не получил, но много читал книг по истории и экономике. Практический опыт в сочетании с книжными знаниями и с впечатлениями, полученными в поездках по самым отдаленным уголкам Британии (а позднее — по Европе и Америке), привел к любопытному результату — бизнесмен лучше многих других англичан стал понимать, что происходит в стране и как следует приспосабливаться к быстро меняющейся ситуации.

В 1832 г. в Англии успешно завершилось общественное движение за расширение числа избирателей. Цензы снизились, и численность электората сразу удвоилась. Сама по себе подобная демократизация не могла еще сделать страну богаче и динамичнее. Но успех этот показал, сколь многого при наличии демократии можно добиться с помощью гражданской активности. Кобден и его друзья принадлежали к поколению, наблюдавшему в молодости борьбу за билль о реформе избирательного механизма, поэтому гражданская активность в их глазах представлялась делом естественным и перспективным.

Скинув текущее управление своим бизнесом на плечи родственников, Кобден с головой погрузился в дела общественные. Любопытна логика его прихода к борьбе за отмену хлебных законов. В основе интереса, проявленного к фритредерству, лежало отнюдь не стремление максимизировать прибыль своей фабрики, а невозможность добиться формирования высоких моральных качеств у рабочих. Сначала Кобден активно взялся за народное образование, завел при фабрике школу, стал публично призывать народ учиться. Но оказалось, что «голодное брюхо к учению глухо». Нужно было повысить благосостояние фабричного люда. Здесь-то и выяснилось, как мешают хлебные законы формированию нормальной обеспеченной жизни нации.

Лига пробудила Кобдена. Кобден развернул всенародную агитацию, центром которой стал Манчестер. Впрочем, поначалу борцы с хлебными законами оказались страшно далеки от народа. Нетрудно представить себе, что случается, если агитировать толпу выходит… даже не олигарх, а просто обычный капиталист. Понять, в чем состоит его реальная выгода, темный простолюдин не может, зато «твердо знает», что буржуи всегда заботятся лишь о своей собственной прибыли.

Так называемое «манчестерство», т.е. либерализм XIX века, стало с тех пор для многих, не слишком разобравшихся в сути проблемы людей символом корыстного, не скованного государственными рамками использования свободы. Борьба за социализм у нас в России впоследствии происходила в известной степени как борьба с «манчестерством». То-то много свободы мы добились!

Поначалу подобным же образом реагировали и англичане. Местами на агитаторов Лиги нападали, шумом и оскорблениями старались срывать их митинги. Особенно отличились студенты Кембриджа, доведшие дело даже до кровопролития. То ли их «глубокое» университетское образование не позволяло понять смысла отмены хлебных законов, то ли они просто были в массе своей детьми тех самых землевладельцев, которые от этой отмены проигрывали.

Порой против Лиги использовался административный ресурс. В одном городке марш не согласных с хлебными законами оштрафовали за то, что при организации митинга телегой (использованной в качестве трибуны) перегородили улицу, чем, видимо, помешали дорожному движению. Но мешать движению несогласные были вынуждены, поскольку под давлением городской администрации все владельцы пабов отказались предоставлять место для собрания.

Наконец, активно использовались и упреки в безродном космополитизме. Либералам предлагали заниматься свободной торговлей где-нибудь между Тобольском и Тимбукту, раз уж им непременно хочется есть иностранный хлеб. Заодно местные «писатели-деревенщики» обвиняли манчестерцов в том, что они хотят мир уютных сельских коттеджей с цветущими садиками и душистыми лугами заменить на зловонный мрак фабричной эксплуатации труда.

Сцена с раздеванием

Те страны, которые «цветущие садики» предпочли развитию промышленности, до сих пор пребывают в Третьем мире, и с экологией у них дела обстоят гораздо хуже, чем у тех, кто через индустриальное общество уже прошел в постиндустриальное. Англия, естественно, к их числу не относится. Кобдену и его друзьям постепенно удалось сформировать общественное мнение, благоприятное для осуществления радикальных преобразований.

Как бы ни препятствовали агитации сторонники протекционизма, перешагнуть через английскую демократическую традицию они не могли. Один иностранец, приехавший из страны с авторитарным правлением и наблюдавший за работой Лиги, отмечал: «Когда я увидел это громадное движение, невольно вспомнил о своем бедном отечестве, подумав, что если б у нас в Берлине собрались такие люди, они давно стонали бы в темных казематах».

Англичанина, даже самого несогласного, в каземат отправить было невозможно. И вот случилось невероятное. Хлебные законы оказались отменены усилиями даже не либерального, а консервативного премьер-министра — Роберта Пиля.

Сначала он существенным образом ослабил протекционизм, отменив более половины из 1200 статей таможенного тарифа. Но этого оказалось мало. Тогда Пиль ликвидировал подавляющее большинство оставшихся пунктов и, наконец, подошел к самому главному рубежу — к хлебным законам.

Для сэра Роберта это было поистине страшное испытание. Фактически ему пришлось идти против своей же собственной партии и своих же собственных избирателей. Однако противиться здравому смыслу было трудно. Либеральные идеи охватывали все более широкие слои общества, и наиболее трезвомыслящие, наиболее ответственные политики переходили в ряды фритредеров. Отмена хлебных законов стала объективно необходима, и политическая элита страны вынуждена была проводить ее вне зависимости от того, какая конкретно партия побеждала на данном витке электорального цикла.

Премьер-министр с помощью Кобдена, ставшего к тому времени депутатом, сформировал фритредерское большинство, объединившее людей различной партийной принадлежности. Сэру Роберту это стоило поста, карьеры, а по большому счету и самой жизни. В парламенте недавно еще всесильного Пиля освистывали. Порой казалось, что от отчаяния он вот-вот заплачет. Ведь самым страшным было даже не то, что пострадали землевладельцы, голосовавшие за тори. Пиль по сути дела ради торжества здравого смысла посягнул на основы английской демократии: его избрали для проведения протекционистского курса, а он, пренебрегая доверием электората, протекционизм похоронил. Многие задавались вопросом: как можно, чтобы парламент, избранный народом для проведения одной политики, наделе проводил совершенно иную?

Журнал «Панч» по этому поводу напечатал маленькую сценку под характерным названием «Двоеженство»: «Человек по фамилии Пиль предстал вчера перед судьей, мистером Булем, как обвиняемый в том, что женился на женщине, именуемой "Свободной торговлей", в то время как его первая жена "Земледелие" еще находится в живых». А ехидный депутат Дизраэли еще жестче высмеял премьера. «Достопочтенный джентльмен, — заметил он, выступая в палате, — застал вигов в бане и унес их одежду. Он оставил их наслаждаться либеральной позицией, а сам выступает как строгий консерватор, правда в одежде вигов».