Книга Россия и становление сербской государственности (1812-1856) - Елена Кудрявцева

Основные положения «турецкого» Устава, или «четвертого» хатт-и шерифа, не могли устроить князя. Вплоть до весны 1839 г. он находился в состоянии постоянного конфликта с членами Совета. В апреле был принят закон об устройстве этого органа управления, по которому у Милоша была отторгнута как законодательная, так и исполнительная власть[291]. Взаимоотношения князя и Совета вошли в критическую фазу. Уже в феврале, сообщая Бутеневу об устройстве в Сербии трехстепенного судопроизводства, Милош хлопотал о получении разрешения выехать с сыновьями в Валахию «для осмотрения имений… и оттуда в другие края»[292]. Мысль покинуть Сербию уже не оставляла Милоша. В мае он повторяет свою просьбу[293]. 1 июня он подписывает отречение от власти, ссылаясь на расстроенное здоровье. Титул верховного князя переходит к старшему сыну Милану, к тому времени тяжелобольному. Сообщая о принятом решении Бутеневу, Милош оправдывал свой шаг тем, что только таким образом он может получить «отдохновение, столь нужное… по причине расстроенного здоровья». Примечательно, что это письмо, посланное в Константинополь российскому посланнику, не имеет обычной подписи Милоша. Складывается впечатление, что за вежливыми формами обращения скрывалось чувство глубокой досады и, быть может, раздражения и гнева. Не смея пренебречь обязанностью известить Бутенева о столь важном для него шаге, Милош не нашел нужным поставить в конце письма свой росчерк. Это желание досадить небрежностью столь очевидно, что не могло не обратить на себя внимания российских чиновников в Петербурге. На письме, пересланном в российский МИД, стоит карандашная помета, сделанная уже там: «Это письмо не подписано намеренно»[294]. Укол русскому самолюбию – последнее, что совершил Милош на своем посту, покидая его. Впрочем, уже в июле он вынужден был опять обратиться к российскому посланнику – Милош сообщал о смерти Милана и своем желании видеть во главе Сербии Михаила Обреновича. В письме содержится просьба не отказать в совете и поддержке – Милош должен был заручиться лояльным отношением России к такому важному вопросу, как легитимность престолонаследия в стране[295]. Никаких сложностей со стороны Совета вопрос о наследовании власти не вызвал: Петрониевич извещал российского посланника, что вся процедура свершилась «с согласия митрополита, на основании хатт-и шерифов»[296].

Решение вопроса о сербском Уставе в том виде, в каком это произошло в 1838–1839 гг., можно отнести к успешным акциям русской дипломатии. Попытка Англии принять участие в сербских делах потерпела неудачу в связи с тем, что у Великобритании не оказалось там серьезной опоры. Тем не менее ее вмешательство способствовало ослаблению русского влияния, политической поляризации сербского общества и явной ориентации некоторой его части на западные образцы государственного развития. В свою очередь, Россия еще раз продемонстрировала устойчивое политическое влияние на Порту и непреложный авторитет державы-покровительницы в Сербии. Вопрос разработки сербской конституции вывел княжество на арену европейских международных отношений. В большей или меньшей степени в решении конституционной проблемы приняли участие ведущие державы Европы – Австрия, Англия и Россия. Опосредствованно сюда же была замешана и Франция, конституция которой являлась ориентиром для уставобранителей. Само французское консульство появилось в Белграде лишь в 1839 г. и не оказывало на сербские правящие круги заметного влияния. Это было связано с общим ослаблением позиций Франции в Османской империи. Появление консульств, открывшихся в Белграде в 1836–1838 гг., явилось ярким доказательством заинтересованности европейских держав в их политическом присутствии на Балканах. Представители Англии, Австрии и России включились во внутриполитический конфликт между князем и оппозицией. Они оказывали определенное влияние на противоборствующие стороны и в конечном счете предопределили успех одной из них. В то же время следует отметить, что Сербия была включена в международные отношения не в качестве равноправного партнера, а как объект борьбы великих держав за установление преобладающего влияния в ней.

К концу 30-х гг. XIX в. расстановка внешнеполитических сил в Сербии осталась прежней. Россия, несмотря на возникшие осложнения, сумела сохранить свое доминирующее положение державы-покровительницы. Это далось российскому правительству непросто – после вмешатель ства Великобритании в балканские дела авторитет России был серьезно подорван. Князь Милош Обренович не только не опирался на русскую дипломатию для решения сербских проблем, но и стал видеть в ней своего главного противника в деле достижения желанных для него целей, в том числе сохранения авторитарного правления в княжестве. Российское правительство пыталось ограничить власть князя выборным Сенатом, речь об учреждении которого шла в хатт-и шерифе 1830 г. Именно Россия настояла на внесении пункта о Сенате в султанский документ, видя в нем единственную гарантию стабильности в княжестве и его приверженности покровительствующей державе. В связи с этим спорным выглядит утверждение Р. Люшича о том, что русско-сербские отношения в 30-х гг. делятся на два периода: в первом, то есть до принятия устава 1835 г., императорский двор поддерживал князя, а во втором – оппозицию[297]. Безусловно, добиваясь от Порты издания хатт-и шерифа и берата в начале 30-х гг., русская сторона поддерживала Милоша Обреновича, но не как не ограниченного законом правителя, а как представителя сербского народа, требовавшего автономии Сербии в рамках Османской империи. Что касается отношения к личности самого князя, то на протяжении предыдущего десятилетия он ясно продемонстрировал свои авторитарные замашки, которые вызвали открытое порицание как посланников в Константинополе Г. А. Строганова и А. И. Рибопьера, так и императорского двора. Именно Россия добивалась ограничения полномочий Милоша, указывая, что личные интересы он ставит выше интересов своего народа. Российские власти опасались, что, сосредоточив в своих руках всю полноту власти, он не будет нуждаться в поддержке русской стороны и обратит свой взор к другим европейским державам. Опасения эти полностью оправдались в последующие годы.

Принятый после восстания Миленко Радойковича Сретенский Устав вызвал негативное отношение со стороны российских властей. После европейских революций начала 30-х гг. требование принятия какой-либо «конституции» выглядело достаточно радикальным и не могло найти понимания со стороны российского абсолютизма. Полностью поддержав отмену Устава князем, российский МИД в то же время не отказался от намерения ограничить его власть жесткими рамками, преступить которые не позволил бы Совет старейшин, выбираемых на пожизненный срок. Это условие имело вполне определенный смысл, поскольку советники не должны были подвергаться угрозе возможной отставки по мимолетному капризу верховного князя. При ближайшем рассмотрении требования сербской оппозиции включали в себя и статью о «собрании, состоящем из сербских властей», которая входила в турецкий хатт 1830 г.[298] Сербы-русофилы, будучи критически настроенными по отношению к княжеской власти, добивались включения положения о Совете, или Сенате, в турецкий документ, зная, что их намерения не противоречат политическим видам России.