Книга Повседневная жизнь женщины в древнем Риме - Мари-Терез Рапсат-Шарлье
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Завоевание Греции внесло большие перемены в привычки и воспитание образованных людей: появились публичные библиотеки, а также образовательные учреждения. Начиная с конца Республики, родители самого разного социального положения охотно посылали детей в школы — иногда смешанные, но девочки проходили только первые ступени. В начальной школе (ludus litterarius) до одиннадцати-двенадцати лет они учились разбирать буквы по наборным азбукам из дерева, а иногда (лучше) из слоновой кости или даже из печенья, чтобы с аппетитом грызть не только гранит науки. Бывало, что девочки доходили и до грамматической школы (schola), но риторическая школа им была совершенно не нужна. Нам известна семилетняя Юлия Фелициссима, scholastica из Вьенны в Нарбонской Галлии. В школу их водила специальная рабыня — paedagoga, — или, как и мальчиков, раб — paedagogus. Бывали даже женщины-учительницы, как Волузия Тертуллина — грамматистка из Шершеля, Гермиона из Фаюма (Египет), скончавшаяся двадцати-двадцати одного года от роду или, наконец, Евфросина — молодая «любомудрствующая» римлянка. До подросткового возраста — возраста пробуждения половой стыдливости — никаких, даже медицинских причин отделять мальчиков от девочек никто не видел. Но печальным отличием от братьев у девочек было то, что у них не было настоящего отрочества: они рано выходили замуж.
В знатных семьях учителей приглашали и на дом; благодаря этому в высшем обществе среди как мужчин, так и женщин вскоре распространился греческий язык. Как правило, частных учителей нанимала мать; между тем в Риме хватало не только чопорных синих чулков, высмеянных сатириками, но и действительно образованных женщин. У Корнелии — знаменитой матери Гракхов — был литературный салон. Изысканность разговора Лелии, ее дочерей Муций и внучек Лициний увековечена Цицероном, который, разумеется, желал таким образом польстить их отцам: Гаю Лелию, Квинту Муцию Сцеволе и Луцию Лицинию Крассу, также славившимся красноречием. Когда Помпей в 61 г. до н. э. вернулся с Востока, его дочь Помпея вслух прочла отрывок из Гомера, предвещавший некое бедствие — выбор очень неудачный, если он принадлежал девочке, и очень дерзкий, если учителю. Мы не знаем цифр, на основании которых могли бы вычислить долю таких или почти таких образованных девиц. Девочки более скромного происхождения, умевшие читать и писать, могли иметь настоящее ремесло: быть секретаршами, счетоводами, повитухами, врачами и т. д.
В высшем среднем классе родители гордились успехами как сыновей, так и дочерей. Об Авите мы знаем из ее надгробной надписи: она умерла в возрасте десяти лет и десяти месяцев. Имя ее латинское, но написано по-гречески; она изображена сидящей на скамеечке перед пюпитром, со свитком; на коленях у нее таблички для письма; за ней стоит любимый пес и смотрит на нее, задрав морду. Другая маленькая девочка была «красивой и ученой не по годам». Вообще говоря, считалось, что лучше всего, когда дети похожи на взрослых. Что же до будущих мужей, то они, если верить Марциалу, уповали найти жену образованную, но в меру: синие чулки многих пугали.
И вообще, образование девочек из хороших семей было во многом не обязательным, потому что не завершалось занятиями каким-либо ремеслом, в то время как их братьям непременно надо было научиться говорить на публике. Таким образом, уровень женского образования зависел от традиций семьи (насколько она отдавала предпочтение нравственному воспитанию девочки и ее подготовке к роли матери семейства), от желания семьи приобрести таким образом престиж в обществе, а может быть, даже и ввести свою дочь в мир политики. Те, кто держался древних обычаев (mos maiorum), были в этом смысле очень осторожны, чтобы образованная дочь как-нибудь не встала на ноги самостоятельно.
Замужние женщины могли продолжать свое воспитание, вкушая удовольствия светской жизни: ходить в театр, на публичные чтения, принимать участие в разговорах за вечерней трапезой (cena). Хороший муж сам развивал свою жену, как видно на знаменитом двойном портрете из Помпей, где Паций Прокул и его жена изображены с инструментами, символизирующими образование. Но чаще супруги стояли не на равной ноге, и мужское отношение к женам часто отдавало снисходительным покровительством. Так, Плиний день за днем лишь пробегал глазами сочинения своей жены Кальпурнии; на супружеских саркофагах II в. н. э. появляется иконографический мотив мужа-учителя. Женщины могут учиться философии, музыке, танцам, пению — ma non troppo! Никакие излишества не одобрялись; были даже мужья, не желавшие видеть в женах вовсе никакого образования: отец Сенеки-философа ничего не позволял своей супруге Гельвии, что не помешало ей стать образцом чисто мужской добродетели, «мужества» (virtus).
И действительно, некоторые женщины становились жертвами беспорядочного образования или «многознайства», вызванного беспорядочным чтением; другие взрослыми брали себе частных учителей, что могло не довести до добра. Ливия, обезумев от горя после смерти сына, решила, что ей нужно учиться философии, и прибегла к услугам грека Арея; неизвестная «госпожа» Никомаха из Герасы, жаждавшая познаний, просила мужа выслать ей «Руководство по гармонии», чтобы не прерывать столь любезных ей занятий по теории музыки во время его отсутствия, и муж поспешил исполнить просьбу. Гален рассказывает об одной женщине, харкавшей кровью, которая из-за плохо усвоенных познаний в медицине решила, что смерть уже пришла: «Ибо эта женщина слышала разговоры вроде тех, что мы вели между собой сегодня, о людях, страдавших кровохарканьем легочного происхождения из-за воспаления или сильного кашля. Поскольку же у нее самой ночью случилось небольшое кровохарканье, она тотчас послала за мной и заявила, что сделает все, что мне будет угодно. Незадолго до этого случая она также слышала, будто тем, кому срочно и энергично не помогут, пока не началось изъязвление, уже ничто не поможет и что харкавшие кровью чаще всего от этого и умирали».
Лет тридцать тому назад получил распространение модный миф о существовании женской римской литературы, пропавшей по вине злонамеренных мужиков. От нее действительно немногое сохранилось, но явно потому, что немного было и написано.
Конечно, были какие-то женщины-поэты, по крайней мере — стихи, писавшиеся женщинами. Если верить элегическим поэтам, их подруги делили их занятия, но само существование этих подруг недостоверно. Кроме них можно назвать несколько имен: в республиканскую эпоху Семпрония, о которой неодобрительно говорит Саллюстий, и Клодия, супруга Метелла, заклейменная Цицероном; в Августову эру Корнифиция, Сульпиция и Перилла, не говоря еще о некоей весталке, имя которой до нас не дошло; в I в. н. э. Каленова Сульпиция; во II в. Юлия Бальбилла и Теренция. Масштаб их деятельности неодинаков; об одних мы только знаем, что они писали, от других кое-что осталось. Так или иначе, никто из них литературой не зарабатывал.
Чтобы понять, в чем дело, надо объяснить, как распространялись в Риме литературные произведения. Автор никогда не работал в одиночку, но всегда входил в какой-нибудь литературный кружок или компанию. Вначале он показывал свой труд близкому другу, который становился его первым критиком, потом читал всему кружку, если оставался им доволен — распространял шире. Тогда произведение начинало переписываться другими лицами, ходить по рукам, иногда хранилось в библиотеке, но все же не публиковалось в современном смысле слова. По-видимому, женщины не могли попасть в такие кружки, и, наверное, не случайно, что единственная женщина, про которую мы можем говорить о творчестве, — элегическая поэтесса Сульпиция. Дело в том, что эта молодая незамужняя знатная женщина была племянницей Марка Валерия Мессалы Корвина, который сам любил поэзию и был покровителем поэтического кружка. Поэтому она тоже могла воспользоваться этим способом распространения своих стихов, и, конечно, именно это, а не их эротическая откровенность, позволило Сульпиции остаться в памяти потомства. Ведь она дерзнула нарушить молчание, составлявшее часть женского долга «стыдливости», гласно объявила, что репутация добропорядочной девушки из хорошей семьи не интересует ее, говорила громко и внятно — все это могло только раздражать.
