Книга Нюрнбергский дневник - Густав Марк Гилберт

— Просто это был один из тех моментов, когда я пугаюсь (и в подтверждение этому мой собеседник делает вид, что судорожно хватает ртом воздух) и действую не совсем обдуманно…

Любопытно фиксировать свою реакцию на различные события. Во мне будто живут два человека. Я сам, Франк, которого вы видите перед собой. И другой Франк — нацистский фюрер. Иногда я задаю себе вопрос, как мог тот Франк совершать такие поступки. Один Франк, приглядевшись к другому, говорит: «Гм, что ты за дрянь такая, Франк! Как мог ты совершить такое?! Наверняка дал волю своим эмоциям, я прав?» Разве это не любопытно? Я считаю, что да, очень, и что вас как психолога это тоже заинтересует. Как будто во мне присутствуют два разных человека. Я — тот, который находится здесь перед вами, и тот, кто произносил все эти нацистские речи и которым занимается суд. Захватывающе, да? (Очень, если рассматривать в аспекте шизоидного состояния.)

Утреннее заседание. Полковник Болдуин суммировал все пункты обвинения против Франка на его посту генерал-губернатора Польши, зачитав при этом выдержки из его дневника:

«Прежде чем германский народ окажется перед лицом всеобщего голода, пусть голод коснется оккупированных территорий и тех, кто их населяет… Эти районы — военный трофей Германского рейха… Я не побоялся заявить о том, что в случае гибели одного немца должна быть расстреляна сотня поляков… Рад официально сообщить вам, партайгеноссе Заукель, что теперь мы можем направить в Рейх свыше 800 тысяч работников».

М-р Гриффит-Джоунс привел цитаты из статей и речей Штрейхера в качестве доказательств его моральной вины за подстрекательство к массовым убийствам (из речи 1926 года):

«Вот уже на протяжении тысяч лет еврейство изничтожает народы… Стоит нам только начать, и мы уничтожим евреев!». Порнографический характер псевдонауки: «При соитии мужское семя полностью или частично поглощается стенкой женской матки, всасываясь таким образом в кровь. Одного лишь совокупления еврея и арийской женщины вполне достаточно, чтобы на вечные времена осквернить ее кровь. Вместе с чужеродным белком она впитывает в себя и чужеродную душу. И уже никогда не сможет произвести на свет чистокровных арийцев даже в браке с мужчиной-арийцем… Теперь становится понятным, отчего еврей, призвав к себе на помощь все искусство совращения и соблазна, стремится обесчестить немецких девушек как можно раньше, почему врач-еврей насилует находящихся под наркозом пациенток… немецкая женщина, девушка должна вобрать в себя чужеродное семя еврея».

В штрейхеровском «Штюрмере» появлялись и фантастические измышления насчет ритуальных убийств.

Обеденный перерыв. За обедом Франк просто сиял.

— Это было великолепно, когда судья указал на то, что цитата была вырвана из контекста, просто изумительно! Честность и благородство! Он укрепляет во мне веру в природную доброту. Подобные вещи действительно восхищают меня! Вы же знаете, как на меня иногда находят эмоции.

Франк снова разыграл уже знакомое мне судорожное хватание ртом воздуха. Я помнил его реакцию на портрет Гитлера, на мое упоминание Ватикана. Это была некая смесь боязни и восторга, любви и ненависти к авторитарной фигуре отца.

— Я до сих пор задаю себе вопрос, как я мог говорить и творить такое. Наверное, все дело в моей излишней возбудимости. Тут извечная склонность немцев все описать и записать пошла явно на пользу — теперь у вас с лихвой наберется доказательств для процесса. Ха-ха-ха!

— Вы не раскаиваетесь в том, что решили передать дневники? — поинтересовался я.

— Отнюдь! Нет, нет, ни в косм случае! Одному Богу ведомо, что я натворил. Атак человечество узнает всю правду. И хорошее, и плохое. Как я уже говорил, у меня нет никаких иллюзий насчет своей участи. Сейчас главное — правда!

Затем разговор коснулся Штрейхера, которого все обвиняемые стали избегать, будто прокаженного — в памяти всех были еще свежи приведенные на процессе непристойные цитаты. Неоднократно прозвучало мнение, что если бы Штрейхера, как издателя, не поддержал Гитлер, он так и остался бы никем. Даже у Розенберга вызывали смех попытки этого неуча облечь антисемитизм в мантию псевдонауки.

В зале Штрейхер заявил мне:

— Эту статью о выведении германской расы написал один врач, а животноводы подтвердили, что именно так все и происходит. Я не стремился никого оскорблять.

Послеобеденное заседание.

М-р Гриффит-Джоунс доказал, что для травли евреев Штрейхер использовал не только порнографию, газетные статейки о ритуальных убийствах и изнасилованиях, но, находясь на посту гауляйтера Франконии, считал антисемитизм и весьма прибыльным делом. Большая часть прибыли от отобранной у евреев «аризированной» собственности так и не добралась до имперского министерства финансов. По-видимому, это и послужило причиной для отстранения Штрейхера в 1940 году от должности, но его «Штюрмер» и дальше продолжал повествовать в том же духе.

В перерыве Геринг сказал Гессу:

— Мы хоть одно доброе дело сделали — спихнули этого подстрекателя с его поста!

Гесс счел эти слова верными и высказал мнение, что было нелегко заручиться поддержкой остальных гауляйтеров.

— Тяжелее всего пришлось с фюрером, — сказал Геринг. — И за это вы меня должны благодарить!

(При этом Геринг не упомянул истинной причины своей неприязни к Штрейхеру, которая носила сугубо личный характер — Геринг обвинял Штрейхера в распространении слухов о том, что ребенок Геринга — дитя из пробирки, поскольку толстяк оказался никудышным производителем. Начальник полиции Нюрнберга Бенно Мартин и генерал Боденшатц рассказали мне о том, как все произошло на самом деле, а Штрейхер сам подтвердил это.)

12–13 января. Тюрьма. Выходные дни

Камера Папена. (Кокетливый белый платочек в нагрудном кармане как-то не вязался с темно-оливковой рубашкой и брюками, которые Папен надевал по выходным.) Папен стал расспрашивать меня о конференции ООН, но я вынужден был признаться, что почти ничего по этому вопросу не знаю. После этого наша беседа коснулась Гитлера.

— Вначале еще можно было иногда настоять на своем мнении. Мы с Шахтом как раз говорили об этом. Тогда еще не создавалось впечатления, что имеешь дело с умалишенным… Я хочу сказать, что потом стало вообще невозможно что-то обсудить с ним. Взять хотя бы вопрос о нашем выходе из Лиги Наций. Мы с Нейратом пытались убедить его не делать этого. Так как мы не верили, что сможем переубедить Гитлера, я прибыл на его мюнхенскую квартиру и несколько часов кряду пытался воздействовать на него. И, в конце концов, мне показалось, что я все же сумел его убедить. Но уже на следующее утро он, будто его осенило, заявляет мне: «Нет! Я всю ночь об этом думал и теперь абсолютно уверен, что Германия должна идти своим путем!» После этого он вовсе отказался говорить на эту тему. Со временем он превратился в человека, с которым вообще ни на одну тему не заговоришь. Тем не менее ему удалось не так уж и мало, причем бескровным путем. Даже Черчилль в 1937 году писал: «Если нам суждено проиграть войну, надеюсь, что и у нас найдется тот, кто сумеет поднять нашу страну». И, если уже сам Черчилль признавал его, чего в таком случае ожидать от немцев?