Книга Крушение пирса - Марк Хэддон

В тот раз он сидел в заведении «Мэм-Сааб» на Стукли-стрит и притворялся, будто ест шашлык из курятины. Эту цену приходилось платить за возможность провести несколько часов в благодатном тепле средь гула людских голосов, потихоньку приканчивая очередные четыре бутылки «Кобры». У него, правда, был с собой блокнот с пружинным корешком и большой альбом по архитектуре издательства «Фейдон пресс», но лишь исключительно для того, чтобы выглядеть достойно и чувствовать себя так, словно он и впрямь занят делом.

Появление на его горизонте такой особы, как Эмбер – впрочем, вполне возможно, что звали ее вовсе не Эмбер, – еще месяца три назад пробудило бы в его душе тревогу: эта вызывающая, почти граничащая с болезненной, самоуверенность, этот неряшливый, какой-то потрепанный «гламур», эта нечеткая татуировка в виде ласточки под левым ухом… Однако его застигло врасплох то, что она, однажды усевшись за стол напротив него, заявила: «Сама я скорее поклонница Людвига Мисс ван дер Роэ[30]. Чистые линии, белое пространство. Хочешь быть современным? Так будь им, а не уползай с дороги, пьяный в стельку».

Она не задавала лишних вопросов и не критиковала его. Но когда она говорила: «Жизнь – сука», совершенно точно имея в виду своего отца, умершего, когда ей было пять лет, то так смотрела Гевину прямо в глаза, что он не сомневался: она понимает – ему в последнее время нелегко пришлось. Пожалуй, его должна была бы встревожить эта чересчур быстро и легко возникшая между ними близость, но он чувствовал себя куда более одиноким, чем осмеливался признаться даже себе самому.

Эмбер была студенткой, изучала искусствоведение и архитектуру, но ни тот ни другой факультет так и не закончила. Она подолгу жила в Барселоне, Дублине, Норидже и Копенгагене. У нее имелись права на вождение самолета, она знала, как построить каменную стену, используя сухую кладку, а шведские поэмы, которые она во множестве читала наизусть, звучали для нетренированного уха Гевина вполне убедительно. Она всегда очень быстро перескакивала с одной истории на другую, меняя сюжеты, и, видимо, не очень-то хотела, чтобы рассказанное ею подвергали слишком тщательному анализу, но в ней была бездна природного обаяния, и когда, исчезнув на пару минут в туалете, она возвращалась оттуда, хлюпая носом, и начинала говорить чересчур быстро и нервно, Гевин отнюдь не ощущал превосходства над ней и не испытывал ни малейшего намерения ее прогнать, хотя раньше именно так, скорее всего, и поступил бы.

В общем, они взяли такси и приехали в Ричмонд. Войдя в его дом, она тут же сбросила туфли, сняла носки, расстегнула джинсы и заявила: «А теперь, я полагаю, ты захочешь меня трахнуть». При этом куда-то улетучилась ее прежняя самоуверенность, и она вдруг показалась Гевину на десять лет моложе. Но он никак не мог понять, то ли это тоже часть игры, то ли она просто смирилась с неизбежным, предлагая ему воспользоваться ее телом в обмен на нечто такое, о чем пока не сказала ни слова. Он выпил, пожалуй, несколько больше положенного даже по самой приблизительной оценке, а она стояла перед ним обнаженная, и при худенькой хрупкой фигуре грудь у нее была пышная, аппетитная. Пожалуй, она не так уж сильно отличалась от Эмми или даже Кёрстин – в годы их молодости, конечно, и при том условии, что обеим никогда не приходилось вести столь непростую, а порой и суровую жизнь. На левом бедре у Эмбер виднелся здоровенный синяк.

Короче, Гевин выбрал путь наименьшего сопротивления и тут же, прямо на диване, ее трахнул. Впрочем, это продолжалось самое большее минуту, и презерватив он не надел, и у него даже мысли не возникло о том, чтобы и ей доставить удовольствие. А потом она завернулась в нежно-голубой кашемировый плед, который Гевин подарил Эмми в день рождения, и закурила. У него в доме никто никогда не курил, но он не сказал Эмбер ни слова, и, пожалуй, из всех событий того весьма насыщенного событиями дня именно это послужило точкой отсчета, после которой он окончательно сдался и начал падение.

Он откупорил бутылку красного сухого вина «Шато Пуи-Бланке», затем они посмотрели «Остров проклятых» Скорсезе, при этом практически не разговаривали, и он никак не мог понять, то ли им обоим стыдно, то ли между ними возникла некая особая, не требующая слов связь. Они вели себя словно заговорщики, которым не требуется ни задавать вопросы, ни давать на них ответы.

Однако среди ночи Эмбер вдруг взяла руку Гевина, сунула ее себе между ногами и стала тереться о его пальцы, пока не кончила. Она плакала при этом, так что ему пришлось притвориться, будто он все еще спит, чтобы не спрашивать у нее, в чем дело. Впрочем, вскоре он действительно снова заснул, и ему приснился очень живой и яркий сон: его сынишка играл и весело подпрыгивал в волнах залива Хаф-Мун, а Кёрстин испекла на его седьмой день рождения пирог в виде хищного двуногого ящера велоцераптора, и они вместе читали фантастическую книжку «Осборн и маленький Загазу» и еще «Мы идем охотиться на медведей» Майкла Розена. Впервые за много лет он так много думал о сыне. Вспоминал то «кричальное» соревнование, которое они однажды устроили в Малверн-Хиллз, после чего оба два дня вообще не могли говорить. Гевин считал, что все еще, наверное, спит, и был уверен, что, как только проснется, его вновь охватит прежнее душераздирающее чувство полного одиночества. Но разве можно навсегда остаться внутри сна?

И вдруг он понял, что глаза его открыты, а снизу доносится запах сигаретного дыма и громкая музыка.

Когда Лео прочел в газете о случившемся с Гевином, его охватило чувство, которое обычно именуют shadenfreude[31]. Он все еще винил брата в том, что произошло с Аней на Рождество, – из-за этого ей на какое-то время даже пришлось прервать школьные занятия, поскольку ее мучили головные боли и боли в животе, а также постоянная усталость. Что же касается аргументов, то их у него и Софи было более чем достаточно. И все же Лео попытался выйти с Гевином на связь – исключительно ради того, чтобы успокоить мать, – но ни на свои электронные послания, ни на телефонные звонки ответа так и не получил. Вот тогда он и начал по-настоящему волноваться.

Он связался с Кёрстин, с Эмми и с Тони, но узнал лишь, что в последний раз Гевина видели недель семь назад. Теперь Лео встревожился не на шутку; его преследовало жуткое видение: Гевин извивается в петле поставленной на него ловушки, а все стоят вокруг и смотрят на это, самодовольно усмехаясь, уверенные, что он получил по заслугам. Вообще-то, конечно, Лео следовало бы попросить Сару съездить к Гевину в Лондон – она и жила гораздо ближе, и была более обеспеченной, чем он, Лео, но ему помешало вечное чувство соперничества, хотя он всегда старательно делал вид, что выше подобных «детских счетов». В итоге Лео пошел на немыслимые траты и в первых числах мая предпринял пятичасовую поездку в Лондон, сев на самый ранний субботний поезд.