Книга Серый и соседка - Кира Измайлова

Он не стал спорить, снова вытянулся на спине – а Лариса притащила с собой пяток разнокалиберных подушек, и лежать было очень удобно, – уставился в потолок. Между ними устроились кошки – куда ни протяни руку, наткнешься на что-то мягкое и шерстяное.

– Обнаглели вконец, – пробормотала Лариса, выпихнула обеих куда-то в ноги, прижалась спиной к Алексею, натянула плед до ушей и заснула. Он тоже чуть повернулся – по привычке, чтобы больные ребра оказались сверху, – уткнулся лицом в пушистые светлые волосы и отключился.

Снег падал крупными хлопьями прямо на нос, щекотал и заставлял отфыркиваться. По глубоким сугробам бежать было тяжело, быстро устали ноги, тянуло лечь и поспать, но что-то гнало вперед, что-то, чему не было названия, ради чего он готов был ползти, только бы не останавливаться, только не упустить следа, догнать, во что бы то ни стало догнать…

Наутро он проснулся от суеты в смежной комнате – это Лариса собиралась на работу и наставляла матушку, где что лежит. Потом забежала к нему, с размаху прыгнула на диван и прошипела:

– От этого чертова куска мяса я отпилила, сколько могла, кошкам сварю, а остальное гнусно выкинула в окно, пусть дворовые собаки порадуются… Но ты ничего не знаешь!

– Могла бы меня разбудить, – Алексей сел.

– Не-ет, ты бы нашумел, а я привычная. И мне надо было притвориться, что я с ней ночевала… Сам понимаешь, что скажет Марья Алексевна?!

– Княгиня? – решил он блеснуть эрудицией.

– Нет, матушка, – фыркнула Лариса. – В общем, держи оборону и спуску не давай. Правда, она сейчас по магазинам уйдет… И я предупредила ее, что ты можешь ходить, где хочешь и брать, что угодно, так что не тушуйся. Звони, если что.

С этими словами Лариса легонько боднула его в лоб, как кошка, соскочила с дивана и умчалась с воплем:

– Я опаздываю!..

Алексей тяжело вздохнул, оделся, сходил умылся и побрился, заварил себе чаю, сделал несколько основательных бутербродов, потому что лишний раз выходить на кухню через оккупированную Ларисиной матушкой комнату не желал, а без обеда мог и обойтись, и уже возвращался к себе, как столкнулся с означенной матушкой. На приветствие та не ответила, покосилась презрительно на старые джинсы и мятую футболку (глажкой Алексей себя не утруждал, это же не парадная форма, а домашняя майка!), явно приметила хромоту, потому что спросила:

– Перелом, молодой человек?

– Переломы, – любезно подтвердил он, – множественные, осколочные, со смещением. Разрешите?..

Она посторонилась, и ему то ли послышалось, то ли придумалось, будто Мария Алексеевна пробормотала: «Наверяка гонял на каком-нибудь мотоцикле! Вечно Лара подбирает невесть кого…»

К вечеру Алексей настолько осатанел от бесконечных криков ведущего ток-шоу за стеной, стрельбы, взрывов и фальшивых диалогов в сериалах (от этой какофонии не спасали даже наушники, сосредоточиться было невозможно), что серьезно спросил Ларису:

– Слушай, может, я пару дней у себя перекантуюсь? Меня ведь оттуда еще выселять не собираются.

– А что такое? – не поняла она. – Матушка опять высказывала свое «фи»?

– Нет, – мрачно ответил он, чистя картошку на ужин. – Телевизор.

– Ох ты, я не подумала, что ты к тишине привык… – Лариса, приподнявшись на цыпочки и придержавшись за плечо, ткнулась ему носом в висок. – «Тишины хочу, тишины… Нервы, что ли, обожжены?» Откуда это?

– Ты же прекрасно понимаешь, что я не знаю, – ответил Алексей, придержав ее на согнутом локте, чтобы не рухнула на него всей тяжестью. – У меня руки грязные, не лезь… Так откуда?

– Вознесенский, – ответила Лариса, – поэт такой. Почитай потом.

– Лариса, я стихи не воспринимаю, – сказал он серьезно. – У меня и с прозой-то не очень.

– Ну песни-то ты слушать можешь, – пожала она плечами и покрепче взялась за него, чтобы говорить в ухо. – Дело практики, Серый. Конечно, с наскоку тебе какую-нибудь «Махабхарату» не одолеть, но хоть солнце нашей поэзии-то ты осилить в состоянии?

– Пушкина, что ли? – повернулся Алексей. – Ларис, я его ненавижу еще с со школьных лет. Ты можешь себе представить: кучка злющих пацанов зубрит наизусть это «чудное мгновенье»?

– Да понятно, что бред, но программа есть программа, – вздохнула она и вынырнула из-под его руки. – Серый, хватит картошку строгать, мы столько не съедим… Меня тоже всегда это люто раздражало: в классе тридцать человек, и все долбят одно из двух стихотворений, которые в хрестоматии есть. Еще бы они не опротивели!

– Судя по зачину, ты поступала иначе, – фыркнул он, перекладывая картошку в кастрюльку.

– Конечно. Выбирала что-нибудь поинтереснее из собрания сочинений, библиотека-то есть… Пару раз хулиганила, – улыбнулась она. – Иди, садись, расскажу, если хочешь.

– Хочу, конечно, – Алексей вымыл руки и присел к столу, глядя на девушку снизу вверх.

– Помню, когда мы поэзию Серебряного века изучали… ну как изучали, проходили, – поправилась она, – дошло дело до Ахматовой. Эта фамилия тебе знакома?

– Не издевайся.

– Я не издеваюсь, она не у всех в программе была.

– Знакома, знакома, но ни единой строчки не вспомню, – буркнул он.

– Это неважно. Главное, мне у нее ну ничего на душу не ложилось, ни из хрестоматии, ни из сборников… – Лариса присела на край стола и снова положила руку на плечи Алексею. – Было два выхода: или вызубрить потребное количество строф из учебника и успокоиться, или…

– Зная тебя, могу сказать, что ты выбрала второе. Но что именно?

– Я пошла на подлог, – улыбнулась девушка. – У нас в доме завалялся сборничек известной армянской поэтессы. И я там нашла замечательное стихотворение, по размеру и стилю очень напоминающее ахматовкие. Выучила и на голубом глазу прочитала. Русичка аж прослезилась. Я хотела на выпускном покаяться, но не стала – она старенькая уже была, расстроилась бы… – Лариса помолчала и нараспев произнесла: – «Воздух искрится, в снег превратясь, хлопья падают мягко и нежно, потревожить друг друга боясь. Как же мы острым градом небрежно разрываем сердец наших связь, если падают хлопья так нежно, воздух искрится, в снег преврятясь…»

– Красиво, – после паузы сказал Алексей. – А еще ты безобразничала?

– Конечно. Даже у Маяковского можно было найти симпатичные стихи, хоть я его и не люблю. А у Бернса тем более, погоди, сейчас вспомню начало…

Лариса подумала и почти без купюр воспроизвела «Человека из Абердина», заставив Алексея искренне смеяться.

– А ты говоришь, не воспринимаешь, – сказала она, пригладив ему взъерошенные волосы. – Привычки просто нет. Классиков пока лучше не трогать, а вот Симонова бы тебе почитать, еще кое-кого, потом…

– Втянусь, как кошка в пылесос, – закончил он, подняв голову и невольно улыбнулся.