Книга Сомерсет Моэм - Александр Ливергант

«Да, ты даришь мне привязанность, но всегда ожидаешь чего-то взамен; это для тебя товар, за который ты намерена получить подобающее вознаграждение».

«Теперь для нас есть только два пути. Либо ты принимаешь — мирно и без сцен — мое желание быть от тебя свободным, то есть приходить и уходить, когда захочу, на столько, на сколько захочу, и так часто, как захочу. Либо мы расходимся»[60].

Письмо это, даже притом что привели мы его в отрывках, едва ли нуждается в комментариях. Число минусов в брачном союзе мистера и миссис Сомерсет Моэм намного превышает число плюсов, это совершенно очевидно. Жена видится Моэму истеричной, требовательной, неблагодарной, бездуховной, надежд на то, что их отношения переменятся в лучшую сторону, у него нет никаких. С Сайри, кстати сказать, он пишет немало женских образов — в основном резко отрицательных, в «Записных книжках» он нередко набрасывает сюжеты, в основе которых лежит его неудачная супружеская жизнь. Например такой: «Супружеская чета. Она обожала его себялюбиво, пламенно, преданно. Их жизнь была борьбой. Он защищал свою душу, она стремилась завладеть ею. Потом у него обнаружили туберкулез. Оба понимали, что теперь победа за ней, отныне ему от нее не спастись. Он покончил жизнь самоубийством»[61]. Самоубийством Моэм жизнь не покончил, от жены, в конце концов, спасся, да и туберкулез у него обнаружили много раньше женитьбы. Любопытнее другое: эта запись сделана Моэмом в 1919 году, всего через два года после свадьбы, когда отношения супругов еще не зашли в тупик.

Отозваться хочется, пожалуй, лишь на последний пассаж послания Моэма жене — оно не только ультимативно, но и абсолютно парадоксально. Ведь, в сущности, Моэм готов продолжать совместную жизнь с женой при условии, что она, эта жизнь, не будет совместной: «Мое требование свободы приходить и уходить, когда я хочу…» Ничего удивительного, что ответ на такое письмо мог быть только один — развод.

И годом позже, 11 мая 1929-го, спустя двенадцать лет без двух недель после свадьбы, во Дворце правосудия Ниццы подводится черта под «совместной» жизнью Сомерсета и Сайри Моэм. Разводу по причине «семейной несовместимости» предшествовала забавная история, очень точно характеризующая отношения между супругами. В июле 1927 года Моэм находится в недавно купленном особняке «Вилла Мореск» («Мавританка») на мысе Ферра. Дом в это время перестраивается, но Моэм уже в нем живет и руководит работами. Совершенно случайно он узнает, что Сайри, оказывается, в Антибах — гостит у своей давней подруги Элси Мендл. Моэм пишет жене записку, приглашает пообедать и заодно осмотреть дом — в свое время покупка «Мавританки» не вызвала у Сайри большого энтузиазма. Сайри отвечает, что приедет, назначает день, Моэм высылает за ней машину, супруги обедают, Моэм устраивает Сайри (она первая посетительница дома) экскурсию, показывает свою превосходную коллекцию картин. Ей все нравится, она возвращается в Антибы, а через час от нее приходит записка, в которой говорится, что она хочет с Моэмом развестись и надеется, что он не станет этому препятствовать. Записка явилась для Моэма полнейшей неожиданностью, причем неожиданностью малоприятной (ведь Моэма «треугольник», в отличие от Сайри, вполне устраивал), однако препятствовать предложению развестись он, как читатель догадывается, не стал. Кстати, о «треугольнике». И после развода Сайри не упускала случая рассказывать всем и каждому про гомосексуальные пристрастия бывшего мужа, Лизе же, тогда еще подростку, в «Мавританке» бывать строго-настрого запретила, и Лиза материнским запретом пренебрегла лишь в 1930-е годы, перед свадьбой.

Арифметическая составляющая бракоразводного контракта для такого зажиточного человека, как Моэм, не катастрофична, хотя конечно же прискорбна. По решению суда Моэм обязуется выплатить экс-миссис Моэм единовременно 12 тысяч фунтов, плюс выплачивать 2400 фунтов ежегодно, если Сайри не вступит в новый брак, плюс отдает ей полностью обставленный дом в Челси на Кингз-Роуд и «роллс-ройс» в придачу, плюс выплачивает 600 фунтов ежегодно — на обеспечение дочери Лизы.

О Лизе. В письме Моэма к Сайри, отрывки из которого мы приводим, упоминается и дочь Лиза, которой в год развода родителей исполнилось четырнадцать лет. «Я почти ничего не сказал о нашей дочери Элизабет, — пишет Моэм, — но ты ведь знаешь, я постоянно о ней думаю, знаешь, как много я сделал в последние годы ради ее блага. Ради ее блага, но и ради нас обоих я желал бы продолжать нашу совместную жизнь, если только ты захочешь пойти мне навстречу». Моэм дает понять, что ради блага дочери готов и дальше мучиться? Так что же сделал отец «ради блага» дочери, находясь большую часть года от нее и от ее матери на расстоянии десятков тысяч миль? Известно, однако, что те немногие недели и месяцы, которые Моэм жил в Лондоне «домашним кругом», он регулярно уделял дочери полчаса времени между бриджем в клубе «Дэвид Гаррик» и очередной театральной премьерой и «ради ее блага» читал ей на ночь сказку или играл с ней «в поезда».

Когда дочь выросла, ситуация не претерпела существенных изменений. Лиза вспоминает, что между 1927 годом (ей — двенадцать) и 1936-м (ей — двадцать один, и она собирается замуж) с отцом она встречалась не чаще раза в год — либо на Лазурном Берегу, либо в «Клариджес», на ленче. «Я его толком не знаю, — как-то призналась она. И уточнила: — Совсем не знаю». Моэм, со своей стороны, тоже плохо знал собственную дочь, зато хорошо знал: все, что в ней есть плохого, — от матери. «Лиза никогда не проявляла интереса к тому, чтобы себя содержать, — сокрушается он. — И виновата в этом ее мать. Эту глупую женщину всегда занимало только одно — социальное положение. Она всегда была снобкой. Это она научила Лизу интересоваться только одним — как бы повыгоднее выскочить замуж. Сайри я обвиняю не только в том, чего из-за нее в жизни лишился я, но и в том, чего по ее вине лишена Лиза». Как и ее мать, Лиза, с точки зрения Моэма, слишком легко тратила деньги. Как-то писатель задал дочери вопрос, как бы она поступила, если бы пригласила к ужину много гостей, а повар куда-то подевался. «Очень просто, — последовал ответ. — Я бы всех повела в ресторан». Во время войны, когда отец и дочь одно лето жили вместе в Лос-Анджелесе, в Беверли-Хиллз, Лиза в шутку попросила отца, чтобы тот написал про нее рассказ. «Сомневаюсь, чтобы он тебе понравился», — отозвался Моэм.

На вопрос Гэрсона Кэнина, был ли Моэм хорошим отцом, тот, против обыкновения, ответил довольно откровенно: «Клянусь, я делал все возможное, чтобы быть ей хорошим отцом. Вернее так: я был хорош настолько, насколько мне позволяли обстоятельства и она сама. Я всегда помогал ей и ее детям, когда это было необходимо. Я никогда не требовал от нее ни послушания, ни лояльности. И все же я люблю ее. Но учтите, она всегда жила сама по себе, и я всегда считал, что ее мать оказывает на нее дурное влияние». То есть любил бы, если б не жила сама по себе и если б ее мать не оказывала на нее дурное влияние. Смысл моэмовского ответа: дочь и мать — одна сатана, а потому не ждите от меня слишком многого. При этом кое-что из сказанного Кэнину соответствует действительности. Лиза, как и ее мать, в самом деле жила «сама по себе» и в отце особенно не нуждалась. Ни обстоятельства, ни сама Лиза — сначала жена состоятельного дипломата, затем лорда, — как правило, не требовали от Моэма ни нежных отцовских чувств, ни существенной финансовой помощи, что часто одно и то же.