Книга Повесть о моей жизни - Федор Кудрявцев

Вместе с лагерным начальством встретил нас и переводчик, все тот же любезнейший господин Фильгур.

— Ну, приехали и вы, ну, — говорил он нам, узнав большинство из нас, — а из Штейнклямма тоже все наши вернулись, идемте, я сведу вас в один барак с ними.

Мы со Шмутиным заняли две койки рядом внизу. В этот же вечер господин Фильгур с нашего согласия назначил меня и Васю рабочими на кухню. Мы носили из сарая уголь на растопку, разжигали котлы, мыли их после раздачи менажа, мыли столы и пол в кухне.

Недели через три Васе предложили работу в крестьянском хозяйстве, и он выбыл из лагеря. На его место назначили высокого курносого хохла Ивана Ермоленко, лет на десять старше меня. Вскоре мы стали с ним хорошими друзьями. Глядя на нашу крепкую дружбу, рабочий по кухне, пожилой сербский турок, которого все звали не по имени, а по-сербски — Турчин, умилялся на нашу дружбу и однажды высказался в восторге:

— Иване, Тодоре, вы врло (очень) добры люди, кажте да убию за вас любого турчина — и убию, тако вас люблю!

К счастью, в лагере больше, кроме него, турок не было, и убивать за нас Турчину было некого. Но Иван однажды допустил злую шутку над этим простодушным, как дитя, человеком. Турчин, согласно своей вере, не ел свинину, а у нас то и дело обеденный суп заправляли мукой, поджаренной на свином сале. В такие дни Турчин просил повара — а Иван стал уже поваром — наливать ему в котелок супу, пока в него еще не опускали свиное сало. И вот однажды Иван налил в его котелок супу, добавив в него изрядно сала, чтобы посмотреть, учует ли Турчин неладное и что он будет делать, поев запрещенной верой свинетины (свинины). Турчин съел весь суп и облизал ложку. Тогда кто-то из поваров-сербов сказал ему об озорстве Ивана. Турчин побледнел как мел, пристально поглядел на Ивана, на меня и изменившимся голосом спросил:

— Это правда, Иване, Тодоре?

— Неправда, Турчин, — ответили мы.

— Нет, Иван не мог этого сделать, — сказал Турчин и успокоился.

О, если бы он поверил своему земляку-сербу, он бы наверняка убил не турка, а самого Ивана. Бывает и ложь во спасение. Но мне до сих пор стыдно за Ивана, что он так зло подшутил над бедным фанатиком Турчином.

Вскоре и меня сделали поваром, и отношения у нас с Турчином остались самые лучшие. Повторять с ним подобные шутки я Ивану не позволял, сам наливал Турчину не оскверненного свиным салом супа.

Кроме меня с Иваном Ермоленко были еще повара, два брата серба Савва Маркович и Милан Маркович, а кроме Турчина еще трое кухонных рабочих. С сербами мы хорошо понимали язык друг друга и даже такие выражения сербов, как «извади ватру на поле» («выгребай огонь из-под котла») или «ели, бре, мети мало выше» («слушай, брат, положи немножко побольше»).

Работать поваром мне нравилось. Я вообще люблю этот труд. Я старался из имеющихся скудных продуктов готовить по возможности вкуснее. Из продуктов для обеденного супа давали картофель, фасоль, пшено, квашеную капусту, кукурузную крупу, горох. Супы из этих продуктов заправлялись небольшим количеством жаренных в свином сале, маргарине или растительном масле лука и муки, что вместе с морковью, лавровым листом и какой-то сухой измельченной зеленью придавало еде хороший вкус. По четвергам и воскресеньям суп варился с мясом, небольшой кусочек которого получал каждый пленный. Повара, конечно, ели сытнее остальных. Поварам, кроме того, платили за работу по 25 крон в месяц. На эту должность рекомендовал людей лагерный переводчик господин Фильгур, о котором я говорил выше. Но не надо думать, что он получал с этого какую-либо корысть. Просто он старался, чтобы у котлов стояли честные, уважаемые остальными пленными люди. При этом Фильгур предпочитал почему-то русских. Так, например, поварами (благо нетрудно было научиться несложной варке супов) работали такие авторитетные зерновики, как Константин Кашин и Николай Матавкин и некоторые другие.

Культурная жизнь в лагере

С наступлением зимы у некоторых пленных явилась мысль организовать концерт, поставить любительский спектакль. Главными инициаторами этого дела были зерновики К. Кашин, Н. Матавкин, русский немец Ломайер и некоторые другие. Получили разрешение коменданта лагеря. Провели концерт, в котором участвовал и я, прочитав сатирическое стихотворение «Тайя». После концерта стали готовить спектакль. Ставили комедию Н. В. Гоголя «Женитьба». Роли распределили так: Подколесин — К. Кашин, Кочкарев — Н. Матавкин, Степан — И. Полубабкин, невеста — М. Жидкая, ее тетка — Ф. Кудрявцев, то есть я, Яичница — И. Ермоленко, Анучкин — Н. Гиль, Жевакин — В. Базарник, Стариков — В. Литвинов, сваха — А. Полякова, Дуняшка — молодой паренек из Волынской губернии, фамилию не помню. Суфлером был очень интеллигентный оренбургский казак Саша Пичугов.

Спектакль, на котором присутствовали и комендант лагеря барон Доббльгоф с женой, и другое лагерное начальство, и большинство населения лагеря, — прошел очень удачно.

После «Женитьбы» инициаторы этой художественной самодеятельности пригласили фотографа, который и снял группу участников в костюмах и гриме.

Затем была заказана каучуковая овальная печать со словами на немецком языке «Musikalisch-dramatischer Verein der russischen Internierten, Drosendorf a/d Taja» («Музыкально-драматический кружок русских интернированных, Дрозендорф на Тайе»).

В ту же зиму нами был подготовлен и сыгран «Ревизор» Н. В. Гоголя. Роль Хлестакова исполнил Н. Матавкин, Городничего — И. Ермоленко. Мне достались две роли в разных актах — почтмейстера Шпекина и слесарши Пошлепкиной. Это были все те же артисты, что и в «Женитьбе», и некоторые новые люди. Режиссерами того и другого спектакля были Матавкин и Ломайер. Гримировали они же.

Выезды на работы

Из внешних событий закончившегося 1915 года вспоминаются неудачи наших войск на фронтах, взятие русскими Львова и Перемышля в Галиции и последовавшая вскоре их потеря. Впрочем, простые австрийцы этому не очень радовались, как и не очень скорбели над своим умершим в том году престарелым императором Францем Иосифом I, вместо которого вступил на австрийский престол другой КуК — Карл I. Война продолжалась и в наступившем 1916 году.

Кончилась зима. С наступлением весны в лагере начали формировать рабочие группы для направления на сельскохозяйственные и строительные работы с выездом из лагеря. Мне тоже надоело сидеть в лагере и видеть вокруг себя все одну и ту же обстановку. Захотелось хоть на время вырваться из лагеря и побыть в другом месте. Я сказал об этом переводчику Фильгуру.

— Ну хорошо, ну и поедешь, ну, — пообещал он.

В июне стала формироваться группа из двадцати — тридцати человек на ликвидацию разрушений от сильного ливня какой-то небольшой водяной лесопилки возле маленькой деревни Кольмюцграбен. Дома этой деревни белели по обеим сторонам реки Тайи в тесной лощине меж высоких скалистых гор. Здесь река делала крутой поворот, огибая большую высокую отвесную скалу, на которой стоял мрачный полуразрушенный замок какого-то феодала, или, как о нем говорили местные жители, чешского рыцаря-разбойника Кольмюца.