Книга Генерал Краснов. Как стать генералом - Станислав Зверев

Никакого перелома в 1856 г. не было и в отношении крестьян. Как хроника работы власти за 1899–1903 гг. показывает, что вся подготовительная работа была проделана без участия Столыпина, так и в Царствовании Николая Павловича объясняются причины и следствия. Вот что пишет в современном научном исследовании Леонид Выскочков:

«По свидетельству П. Д. Киселева, датированному 1856 годом, мысль о необходимости уничтожения крепостного права не покидала императора на протяжении всего царствования, а «шестидесятник» Н. В. Шелгунов эту же мысль выразил в ироническом контексте: «Император Николай I каждый год начинал освобождение крестьян» Впервые крестьянский вопрос оказался в повестке дня, точнее программы работы Комитета 6 декабря 1826 г., хотя слухи об освобождении крестьян активно распространялись с самого начала воцарения Николая Павловича Польское восстание 1930 г. не только прервало активную работу Комитета 6 декабря, но и способствовало распространению слухов о «воле» Следующий период активизации в этом направлении начинается в середине 30-х гг. и продолжается до 1842 г. Затем, с небольшим перерывом, крестьянский вопрос вновь стал основным в повестке дня николаевского правительства в середине 40-х годов, хотя «галицийская резня» польских помещиков в соседней Австрии была уже предвестником революций 1848–1849 гг., вновь приостановивших разработку проектов реформы. Даже в «мрачное семилетие» 1848–1855 гг. мысль об освобождении крестьянства не оставляла государя.

Трудность поставленной задачи состояла в том, что в отличие от реформы в остзейских губерниях при Александре I Николай Павлович считал невозможным безземельное освобождение крепостных, которое привело бы, по его мнению, к пауперизации большей части населения. Начальник штаба Корпуса жандармов и главноуправляющий III Отделением на статью П. В. Еленева в 1861 г. подчеркнул, что, по свидетельству многих лиц, заветной мечтой покойного императора было освобождение крестьян с землей. Более того, А. Е. Тимашев считал, что только польский мятеж помешал обнародованию уже подготовленного манифеста. По свидетельству компетентного рецензента, «необходимость быть на страже против революционных движений, начавшихся в 1846 г., остановила правительственные работы, относящиеся к этому предмету и возобновленные с наступлением спокойствия. Эти работы велись деятельно перед Крымской войной. Еще в январе 1855 г., за месяц до кончины, Николай Павлович в беседе с председателем Департамента законов Государственного совета Д. Н. Блудовым говорил, что не желал бы умереть, не завершив великого начинания, но не допустит «увольнения» крестьян без земли» [15].

В качестве испытательного полигона перед осуществлением реформы служила земельная реформа, проводимая русской администрацией в Дунайских княжествах после турецкой войны 1828–1829 гг. Императору Александру II досталось почти все готовым. Его комитет по крестьянскому вопросу стал 11-м за 40 лет. Предыдущие 10 были тайными, что их значимости отнюдь не уменьшает.

Восприятие Государя Николая I за страшилище — традиция Герцена и «Народной воли». Как убийство Александра II осчастливило террористов, так и воспитавший их Герцен был вне себя от радости от смерти Императора Николая I, отмечая шампанским эту «великую новость».

Они же лепили чудище из крепостничества, но и здесь ошибка — уход в крайности. Можно взять иллюстрацию из 1841 г., когда агроном Ф. Унгерн-Штернберг писал: «Напрасно стали бы заключать, глядя на гумна, заваленные хлебом, пожираемые временем и мышами, что наше сельское хозяйство цветет. Хлеба, точно, много; но это изобилие достигло крайности, и происходящая от этого малоценность главного произведения хозяйства до того доходит, что крестьянин, владеющий шестью десятинами казенной земли, с трудом только уплачивает казенную подать, ничтожную по сравнению с податью, взимаемой в других государствах, и притом сам имеет такое содержание, которого и самые пламенные патриоты не могут не находить дурным» [8]. — Очень показательный пример. Разностороннему рассмотрению проблемы поможет Н. Волков-Муромцев: «Я был воспитан считать крепостное право пятном позора на щите русского правительства. А тут вдруг бывшая крепостная мне говорила: «Вдруг всех выкинули на свои собственные средства. Это хорошо, графиня всем помогает, но многие этого не делают, только рады были от ответственности избавиться. Да графиня помогает и тем, которым не нужно, часто говорю ей: «Надувает вас Ерем», граф всегда разбирал, нужно или не нужно».

Стал думать. Крепостное право, ясно, было плохо. Не всякий помещик смотрел за своими крестьянами. Стал спорить. Но Ольга Семеновна разрушала мои возражения. Она соглашалась, что крепостное право было далеко от идеальной системы. Соглашалась, что не все помещики были, «как ее князь». Но отвечала: «Не выкидывают целую корзину грибов, оттого что в ней два-три гриба с червяками».

Читая позже историю того времени, я не раз вспоминал ее: для многих — таких, как Лорис-Меликов, великий князь Константин Николаевич, Милютин, это все была теория, они не думали о благосостоянии крестьян, лишь хотели показать себя либералами. Для большинства помещиков это было спасение. Времена переменились, ответственность помещиков за благосостояние крестьян по Павловским законам их разоряла, а тут само правительство пришло на помощь».

Уточнение приведенных данных и умозаключений требует отдельного труда, однако как частный пример, из которых следует составлять представление об эпохе, рассказ Волкова самодостаточен. Изумительные случаи из жизни рассказывали и революционеры. Е. К. Брешко-Брешковская проходила по делу 193-х вместе с Софьей Андреевной Ивановой (1856 г.р.) и не удержалась от рассказа о ее происхождении. Отец С. А. Ивановой был сыном богатых немцев, но бежал в Николаевскую Россию и юношей поступил в солдаты под фамилией Иванов. Он выслужился до капитана и нажил 8 сыновей и 3 дочери! Все сыновья пошли в кадетский корпус, а одна из дочерей попала в социалисты [7, с. 141]. Сколько бы ни находили случаев трагических, остается несомненным: упрощенные стандарты, по которым крепостное право только бесчеловечное, Крымская и Японская войны только позорные, а революция не иначе как неизбежная, далеки от исторических реалий и грубо подменяют Историю в угоду партийным догматам.

Ф. М. Достоевский писал о действительном значении раскрепощения:

«Эти учителя наши, европейцы-то, швейцары-то эти все благодетельные, научившие нас освобождать крестьян, они-то почему у себя там в Европе ничего не освободили, да не только с землей, а и просто в чем мать родила, и это повсеместно. Почему в Европе освобождение произошло не от владетелей, не от баронов, не от помещиков, а восстанием и бунтом, огнем и мечом и реками крови? А если освободили где без рек крови, то везде и повсеместно на пролетарских началах, в виде совершенных рабов. А мы-mo кричим, что научились освобождать у европейцев! «Окультурились, дескать, а перестали считать мужика за собаку и каналью». Ну а почему же во Франции, да и повсеместно в Европе, всякого пролетария, всякого ничего не имеющего работника — до сих пор считают за собаку и каналью, — и уж в этом, конечно, вы ас поспорите. Нет-с, освободили мы народ с землей не потому, что стали культурными европейцами, а потому, что осознали в себе русских людей с царем в голове» («Дневник писателя», апрель 1876).