Книга Хамам "Балкания" - Владислав Баяц

Меня весьма заинтриговало и заинтересовало сегодняшнее отношение жителей Триеста к Джойсу, а также его отношение к городу, в котором он так по-разному, но всегда нелегко жил. Да, в Триест его привели поиски работы, но нельзя сказать, что они заставили его прибыть сюда: он по собственной воле решился принять участие в конкурсе на это место. По правде говоря, его брат был постоянным гарантом и вечной жертвой долгов Джойса. И все-таки странно, что упорно оставаясь в Триесте, он с таким же упорством оставался захваченным Дублином и своей Ирландией, из которой он также по своей воле уехал. Я хочу сказать, что его жизнь в Триесте можно истолковать двояко. Первое – если бы ему этот город не нравился, он не смог бы написать в нем столько замечательных страниц. И второй очевидный факт – пребывая в одном городе, он постоянно писал о другом. Немножко обидно для Триеста. И опять-таки стоит напомнить, что своих детей он назвал итальянскими именами! Не было ли это благодарностью за предоставленное «убежище»? (В одном из писем к Норе, когда они некоторое время жили врозь, он действительно называл Триест городом, который принял их под свое крыло. Во многих письмах он не скрывает эмоционального отношения к нему, выражая его на итальянском языке.) Наверное, оба эти факта и являются максимально возможной истиной о Джойсе. Впрочем, жители Триеста посмертно воздали ему за это должное десятками разных прекрасных способов. Они пренебрегли всем негативным и приняли его как родного. Установили в парке его бюст, воздвигли его бронзовую фигуру (в натуральную величину) на мосту Понтероссо, где с рукой в кармане, шляпой на голове и с книгой под мышкой он направляется к своему первому тогдашнему дому. Для туристов подготовили экскурсию по сорока важным местам, составляющим «Триест Джойса», навесили мемориальные доски на каждый дом, имеющий к нему хоть какое-то отношение, издали и книги-путеводители о нем… Все это было результатом специального проекта «Laboratorio Joyce», инициированного местным университетом. Такое отношение писателя к городу и города к писателю похоже на джентльменское соглашение о взаимном принятии, признании и присвоении. Тем самым самоопределение становится бесспорным. Даже если в его закреплении позже появились отдельные элементы культурного туризма.

Отсюда естественно вытекает, что и в наши дни в Триесте живут и активно, открыто работают писатели, как мне сказали, шестнадцати разных национальностей. И потому совсем не удивляет, что их ПЕН-центром руководит аргентинец (обе дочери которого от жен с разных концов мира родились в Белграде!).

Некогда Триест и Джойс были разными полюсами магнита, а сегодня они составляют единый полюс магнита интернационализма и место литературного паломничества, которое привлекает новых поклонников Джойса и весьма известных его наследников.

Глава XVI

Новое назначение Мехмеда не вызвало удивления. Народ долгое время постоянно видел его при султане. Обществу был понятен такой выбор: если властитель держал его в такой близости, то почему бы и не назначить его на важную должность в провинции, которая – смотри ты! – весьма отдалена от столицы. Наверное, всех бы гораздо больше удивило, если бы Сулейман вдруг еще больше приблизил Баицу к себе! А так все было в порядке.

У тех, кто был ближе к самому сараю и немного больше знал о происходящих в нем событиях, не было никаких причин противиться такому решению: Мехмед, находясь в непосредственной близости от властелина, не совершил ни одного неверного поступка.

Третья группа, которая имела право комментировать решение султана, была самой компетентной. Это были реисы, капитаны, командиры военных кораблей, а также закаленные в походах военачальники. Последние не могли сказать ничего дурного о поведении Мехмеда во время войны: многие из них были свидетелями не только его отваги, но и рассудительности, которая так помогала ему во всем и не гнала его на безрассудную смерть. Между тем у морских командиров был повод для ревности, они не очень-то верили в будущие способности Соколлу, потому что у него и вправду не было опыта в морской стратегии. Однако он сразу отогнал все их сомнения и развеял недоверие, объявив, что не станет вмешиваться в то, чего не знает. Он сказал, что предоставит им возможность как можно скорее добиться успехов в том, что им хорошо знакомо. Итак, сражения и победы оставались за ними. Окончательная слава принадлежала им, ну и ему тоже. А прежде всего – великому султану. Но превыше всего – всесильному Аллаху.

Завершив обещанную реорганизацию флота и построив множество кораблей, он призвал к себе всех начальников. Сообщив о завершении великих дел, он продолжил:

– Ваша задача – приумножать победы. С помощью всемогущего Аллаха и по повелению великого султана Сулеймана Кануни я приказываю, куда вам предстоит плыть и что завоевать во славу нашей империи. Овладеем Средиземноморьем, Красным и Черным морями и всем прочим, что обнаружим. А затем настанет черед и далекой Индии. Никто не посмеет отнять у вас славы. От вас зависит завоевать ее.

Этими словами он не только переубедил недоверчивых начальников, но и окончательно привлек их на свою сторону, так что они поклялись ему в верности. Теперь он уже мог сказать, что командует флотом.

Султан Сулейман следил за ним иногда исподволь, но чаще открыто. Он был доволен, что его мнение о Соколлу оказалось верным. Так, Баица / Мехмед показал себя отличным организатором, убедительным оратором, а также прекрасным стратегом (ранее это его свойство подвергали сомнению). Впрочем, разве то, что он сотворил с флотом, не было особого рода сражением? И в нем он показал себя более чем хорошо.

На сердце у султана потеплело: он воспитал превосходного слугу и идеального раба.

И для империи. И для себя.

Глава Р

А что нам делать с несуществующими югославами? На тему этого национального самоопределения, а особенно в поисках его, даже сотни книг вряд ли смогли бы дать четкий ответ. Сколько бы их не написали. А куда уж мне с несколькими моими фразами.

Сегодня, пока история еще не опровергла сама себя, как это обычно и происходит, «югослав» остается всего-навсего географическим понятием, так сказать, исчезающим топонимом, этнографическим определением, затерявшимся среди тысяч других типа «южный славянин»; или в более широком смысле это понятие означает группу народов или племен, как, например, славяне. И не более того. Так будет до тех пор, пока на Балканах не возникнет некая новая утопия, пока не совершат новое покушение или в интеллектуальной элите не народится некий гибридный пост-мега-плюс-инджекшн-романтизм.

Или если староновые югославы не будут признаны хотя бы на бумаге двадцать седьмым национальным меньшинством в Сербии! А такие требования уже появляются в общественности, ставятся перед Скупщиной Воеводины, сербской провинции с наибольшим в ней количеством национальностей. Но такая идея не может иметь юридического обоснования: закон говорит, что национальное меньшинство может существовать только в том случае, если имеет собственный язык, а не какие-то диалекты уже существующего. А ведь официально язык, на котором югославы говорили, – сербохорватский – более не существует в одном пакете с несуществующими народом и государством.