Книга Орхидея съела их всех - Скарлетт Томас

– Холли! Обедать!

О нет! Только не папин голос. Только не сейчас, когда она думает о… Да и вообще Холли совсем не хочется обедать. Ее тошнит от одной только мысли об обеде. Папа во все кладет так много чеснока и разной зеленой ерунды типа кориандра или базилика – хотя Холли ничего не имеет против базилика на чесночном хлебе, в котором чеснок-то тоже есть. Похоже, загвоздка не в чесноке, а в чем-то еще. А что, если она не выносит чеснок именно в обед? И, кстати, с молотым перцем у папы тоже перебор. И еще этот хлеб на закваске, у него такой вкус, будто взяли блевотину и завернули в бумагу. Да вдобавок козий творог, он похож на такие, знаете, бляшки, которые появляются в артериях у курильщиков, им в школе показывали фильм, и Холли теперь никак не может выбросить эти бляшки из головы. Она вообще-то не говорит, что папина еда ей не нравится. Она бы не сказала этого, даже если бы в комнату сейчас ворвался человек с пистолетом и пригрозил: “Я выстрелю тебе между ног, если не признаешься, что ненавидишь папину еду!” Или даже просто: “Я выстрелю тебе в голову!” Ощущение, которое она то ли испытывает, то ли не испытывает у себя между ног, и чувство, которого она определенно не испытывает в отношении папиной еды, совершенно не вяжутся друг с другом. Мысли путаются в голове у Холли в безумный клубок – сам черт не разберет.

– Холли!

Дверь внезапно распахивается. Мамочки! Она пытается запихнуть книгу под подушку, но не успевает. Эш мигом перелетает через всю комнату.

– Что это у тебя?

– Э-Э-ЭШ!

Она растягивает его имя, издавая протяжный, возмущенный крик будто бы даже из нескольких слогов, уж из двух-то точно.

– МАМА!

Эш тянется за книгой, но она ни за что на свете не позволит брату заглянуть в нее. Это ее секретная книга, которая к тому же не подходит для маленьких детей, или для мальчиков, или вообще для младших братьев. Но у Эша такие цепкие, рыскающие и частенько липкие ручонки, что единственный способ остановить его и не дать ему дотянуться до книги (Холли и думать не хочет, что это может произойти) – как следует врезать ему по руке. Два раза. Она замечает, что в момент удара стискивает зубы – как будто бы неподдельная ненависть, которую она испытывает сейчас, доставляет ей удовольствие. Вот бы он вообще умер, этот Эш!

– Ай! ПАПА!

Теперь Эш больно дергает Холли за волосы (по крайней мере, теперь он забыл про книгу) и принимается рыдать. Если бы вы скорчили самую идиотскую печальную рожу, опустили бы уголки губ как можно ниже, а потом притворились, что вас показывают в замедленных кадрах кино, и произнесли слово “П-А-П-А-А!” как можно медленнее, несчастнее и громче, тогда вы стали бы похожи на Эша. Холли по-настоящему его ненавидит. Она ПО-НАСТОЯЩЕМУ хочет, чтобы он немедленно умер или чтобы его хотя бы внезапно парализовало и тогда он на веки вечные загремел бы в инвалидную коляску.

В комнату входит Бриония.

– Что тут у вас происходит?

– Мамочка! Он дернул меня за волосы!

– ОНА МЕНЯ УДАРИЛА.

Опять этот его отвратительный голос, низкий, громкий, с подвываниями.

– Ты его ударила?

– Нет! Ну, легонько шлепнула по руке, потому что…

– В нашем доме запрещено бить друг друга.

– НО, МАМА, ОН ВЛОМИЛСЯ КО МНЕ В КОМНАТУ!

– Холли! Эш! Обедать!

– Папа уже полчаса зовет вас за стол.

– Ну да, я как раз собиралась спуститься, и тут вваливается этот придурок и набрасывается на меня. У меня ведь табличка на двери висит: “Не входить!” Но в этом чертовом доме невозможно побыть в одиночестве! И вообще я не хочу никакого обеда. Я плохо себя чувствую.

– Холли, ругаться в нашем доме тоже не принято. Да что на тебя нашло?

– Я плохо себя чувствую.

Теперь и Холли тоже плачет.

– Ну что ж, раз ты больна, лучше тебе сегодня побыть дома. Теннис придется пропустить.

– Но мама!

– Ну а если ты хочешь пойти на теннис, нужно пообедать. Ты хотя бы завтракала?

– Да.

– Что ты ела?

– Папа сварил мне кашу.

Все знают, что это за каша: обрезки ногтей, перемешанные с соплями. Почти такая же гадость, как и…

– Но ты съела ее?

– Да! Почти всю. Одну большую ложку уж точно.

– В общем, ты никуда не пойдешь, пока как следует не пообедаешь. Неудивительно, что ты плохо себя чувствуешь, если ничего не ешь.

– Я плохо себя чувствую, потому что Чокнутый ворвался НА МОЮ ЛИЧНУЮ ТЕРРИТОРИЮ И К ТОМУ ЖЕ ДЕРНУЛ МЕНЯ ЗА ВОЛОСЫ! Это нечестно!

Эш не любит, когда его называют Чокнутым, поэтому он изо всех сил колотит сестру по руке. Он напрочь забывает, что рядом стоит мама.

– Ай! Убери свои чертовы руки, ты, придурок!

– Так, – говорит Бриония. – Ты не получишь никакого обеда, пока не извинишься, а тебе, дорогая моя, придется съесть двойную порцию. Марш в столовую, оба.

Семена подсолнечника. Сто миллионов семян подсолнечника. Каждое изготовил вручную один из многочисленных работников в дождливом китайском городе, а потом семена в мешках доставили в Лондон и свалили горой в Турбинном зале галереи Тейт-модерн. Раньше по ним можно было ходить, лежать на них или просеивать сотни семечек сквозь пальцы. Видимо, и воровать тоже можно было. Но теперь, из-за того что на фарфоре оседает много пыли, на семечки дозволено только смотреть – со стороны или сверху. Если принять во внимание тему выставки, налицо ирония. Впрочем, попадание точное: богатых лондонцев решили защитить от пыли, которую они поднимали, топча ногами результат труда китайцев, настолько бедных, что они даже не срезают с одежды этикетки с ценниками, чтобы всем было видно, сколько денег они заплатили за вещь. Но это досадно – не иметь возможности прикоснуться к семечкам. Они выглядят такими доступными, такими осязаемыми. Чарли читает на стене о том, что каждая семечка еще и покрашена вручную. Рядом крутят фильм о том, как именно это происходило. По три-четыре мазка на каждую семечку. То есть всего приблизительно триста пятьдесят миллионов взмахов кисти.

– Вероятно, не одной кисти, – шутит женщина в теплой куртке.

– Любопытно, – говорит Чарли Николе.

– М-м?

– Я раньше не обращал на это внимания. В эпоху Культурной революции председателя Мао всегда изображали в виде солнца, и люди были обращенными к нему подсолнухами. А еще здесь сказано, что в голодные времена люди делились друг с другом семенами подсолнуха, и это означало…

Никола лезет в сумку за телефоном.

– Лучше бы они разрешили их трогать, – говорит она.

– Да, конечно, но…

– Смотреть – скучновато.

– Ну, я бы так не сказал.

Она улыбается.