Книга Королевская кровь. Проклятый трон - Ирина Котова

Следующий раз очнулся днем. Солнце грело истерзанную шкуру, питало ауру, но Четери был так слаб, что лежал, не шевелясь и согреваясь, до вечера. А потом снова пополз на запах крови.

Ему повезло – в мешанине камней и тающего снега он нашел переломанное стадо. Лавина была такой силы, что даже легендарная живучесть горных баранов не спасла их. А он… он был покрепче этих животных.

Живая кровь подошла бы лучше, но выбирать не приходилось, и Чет грыз одну тушу за другой, чувствуя, как отступает боль, как сила возвращается в мышцы и срастаются изломанные кости. На этом кровавом могильнике он, как падальщик, пропасся четыре дня. И только почувствовав, что восстановился, решился на полет.

Ему нужно было увидеть землю сверху, чтобы понять, что он не мертв и что падение горы и последующие дни не привиделись в предсмертной агонии.

Но Четери был жив. В отличие от многих сородичей, оставшихся в горе. Он слушал, искал выживших, звал – и у огромного, перегородившего долину осколка, и у словно срезанного ножом основания горы. А потом наткнулся на останки трех дракониц. Они были мертвы еще до крушения горы, это точно.

После они с Нории прилетали туда, и Владыка звал Зовом, но никто не откликнулся. Скорее всего, все действительно были уже мертвы. Но даже если нет – какая сила в мире способна перемолоть гигантский камень, не затронув находящихся в нем драконов, и выпустить их?

Но Четери надеялся. Что там, в горе, еще остались живые и что есть возможность их спасти.

Он понимал ненависть слетавшихся во дворец выживших сородичей. Каждый из них пережил свой личный многовековой кошмар и видел в красной деве Рудлог воплощение зла. Только воля Владыки удерживала их от расправы. А девчонка ходила с прямыми плечами, будто бросая вызов. И не признавая вины. Современный мир утратил понятие кровного долга, да и сколько поколений назад это случилось? Мог ли он осуждать ее за это?

Сам воин-дракон не мог ненавидеть. Ненависть его за много веков перегорела в каменном плену в попытках справиться с безумием, да и видел Чет, в отличие от других драконов, что современный Рудлог – совсем другой мир, где никто не помнил о совершенном преступлении.

Пока драконий народ агонизировал под толщей горной породы, люди продолжали жить, рождаться, умирать, воевать и мириться, смеяться и пахать землю, дышать свежим воздухом и радоваться солнцу.

И Четери, выбравшись, тоже начал отчаянно вспоминать, каково это – жить. Парил под солнцем, летал к морю, гонялся за дельфинами; облетая города, проводил оглушающие страстью ночи с тянущимися к живому теплу драконицами; пил сладкое вино, валялся в горячем песке, жмурясь от счастья, шутил, соблазнял служанок во дворце Нории.

Единственное, чего у него не было, – это достойного противника. Мастер клинков скучал по настоящему бою, а из выживших разве что Нории позволял размяться хотя бы в десятую часть силы. Все его воины остались под камнем. Хотя… за всю жизнь он знал только двоих – тех, с кем мог сражаться так, что пела душа.

Первый был его учителем, драконом, он умер от старости, и Четери похоронил его со всеми почестями, как второго отца.

Второй был его учеником, человеком, и Мастер клинков убил его в бою.

Перед полетом в Рудлог, устав маяться тянущей тоской в груди, от которой не спасали ни женщины, ни свобода, Четери пришел в храм Синей Богини за благословением и помощью.

Туда обычно приходили девушки из народа Песков, вошедшие в пору зрелости и дарившие любовь заходящим за благословением мужчинам.

Но в тот день не было ни одной послушницы, и все-таки ему разрешили поспать на женской половине храма. Пришедший не мог уйти, не получив утешения.

В ту ночь Чет то ли спал, то ли грезил наяву. И казалось ему, что лежит он на коленях маленькой женщины с голубоватой кожей, которая ласково гладит его волосы и поет песню, похожую на переливы текущей воды. И говорит, что он хороший, сильный мальчик и что все будет хорошо. И обязательно он найдет то, что заполнит выдранную безумием и отчаянием пустоту в его душе.

А в Рудлоге он встретил Светлану.

Четери заснул под мягкий плеск близкого озера, и ночь была тиха и тепла, но сон, вызванный воспоминаниями, снова вернул его в удушающее бессилие каменной тюрьмы, и вдруг показалось, что все случившееся – освобождение, возвращение в Пески – просто бред, и он все еще там, и нет никакой надежды.

Он стонал, не в силах вырваться из кошмара, и покрывался липким потом, судорожно дергал руками на колючем матрасе, и проигрывал, проигрывал собственному страху. И засевшее где-то неглубоко безумие уже расправляло когтистые крылья, вцепляясь в душу, нашептывая, что он остался один, остался последним и должен отплатить, упиться кровью людей Рудлога – за то, что позволили, и людей Песков – за то, что не отомстили. Никто не должен жить больше в мире, где истребили его племя.

Безумие показывало будоражащие жестокие картины, вызывавшие в нем отвращение и возбуждение одновременно, шептало: «Ты будешь жнецом этого мира и самым неумолимым судьей». Где-то там, в болезненном сне, Мастер уже видел себя будто со стороны идущим по Иоаннесбургу под низким красным солнцем, с дымящимися от крови клинками. За ним оставались улицы, полные теплых искромсанных тел, и крови было так много, что она разливалась рекой, хлюпала под ногами, покрывала светлые стены высоких домов бурыми брызгами, липла к рукам и ощущалась на языке сладким железистым привкусом, и люди, еще живые, пытались убежать от него и не успевали. Он – другой, страшный, с лицом-маской, со слипшимися от человеческой крови волосами – колол, резал и рубил, как мясник на скотобойне, и воздух был наполнен криками и хрипами умирающих.

«Смотри, – говорило безумие, – как хорошо, как спокойно. Ты же хочешь покоя? Покой найдешь в истреблении…»

Впереди молодая темноволосая женщина судорожно дергала какие-то завязки на детской коляске, пытаясь вытащить пристегнутого ребенка, и ему сразу вспомнился плач детей в толще горы.

«Смерть за смерть. Убей», – шепнул голос, и он очутился в размеренно шагающем в потоке крови теле с лицом-маской и дрожащими от нетерпения клинками.

«Убей!» – ликовало безумие, уже уверившееся, что победило.

Четери поднял клинки, глядя на застывшую женщину с таким знакомым лицом, прижимающую к себе ребенка, оскалился, зарычал тоскливо и надломно и вонзил лезвия наискосок себе в грудь. Так, чтобы наверняка распороть ребра, разрезать сердце на неровные куски – убить зверя в себе, чтобы не было никогда кровавых рек и липких от человеческой смерти рук.

Безумие растаяло разочарованной дымкой, оставив вокруг лишь темноту, и гадливое ощущение реальности произошедшего, и трясущиеся руки, и колотящееся сердце – целое, живое. Чет хватал ртом воздух и думал о том, что есть выход, что он опасен и что, возможно, когда-нибудь у него не хватит сил остановить страшный морок. И он сойдет с ума и пойдет убивать.

«Сны – зеркало, в котором отражается истина о нас, – говорил учитель. – Если ты украл во сне, значит, ты можешь сделать это наяву. Если взял женщину без ее согласия – то в тебе дремлет насильник. Если убил невинного – то ты не воин, а убийца. Блюди чистоту даже во снах, Четери-эн. Спишь ты или нет – сознание все воспринимает реальностью, а значит, это и есть реальность».