Книга Всадник с улицы Сент-Урбан - Мордекай Рихлер

Джо ушел из дома в декабре тысяча девятьсот тридцать седьмого и, несмотря на все усилия полиции, Института барона де Хирша[124], а потом даже и весьма подозрительного частного детектива, к услугам которого прибегли под впечатлением от подвигов Бэтмена и Вондербоя,[125]ни слуху ни духу о пропавшем не было до самой осени тридцать восьмого, когда Ханне пришла от него французская открытка из Тулузы. Это ж где! Это ж вообще Европа! Где он добыл хотя бы тех же денег, чтоб туда попасть? Все недоумевали, а кое-кто из соседей по улице тут же язвительно указал: где-где, да вот же — за день до исчезновения Джо неподалеку обнесли гараж! Другие (вспоминая, наверное, Баруха) больше склонялись к тому, что он, должно быть, нанялся на судно. Летом тридцать девятого пришла еще одна открытка, на которой теперь красовалась почтовая марка Мехико-Сити.

— А он не такой дурак, — сказал Шугармен. — Хотя бы под призыв не угодит.

— Ой, только вот не надо! Кому такой болезненный цуцик нужен в армии? — скривился в ответ отец Джейка.

Со дня исчезновения сына Ханна ни разу не усомнилась, что он вернется. Он вернется весной, заверяла она соседей, злобно сверля их взглядом. Когда зацветет сирень под окном. Но пришла весна, потом опять пришла весна, а Джо не возвращался. Вместо него в январе сорокового у Ханны на пороге появился высокий мужик с пустыми серыми глазами.

— Вообще-то, — лениво процедил он с улыбкой, от которой по спине забегали мурашки, — мне нужен Джозеф Херш, известный также под именем Джесс Хоуп.

Мужик назвался инспектором Королевской канадской конной полиции[126].

— Что он наделал? — всполошилась Ханна.

— Никаких обвинений против него не выдвигается. Мне надо просто с ним немножко покалякать.

— Таки, вы знаете, не только вам!

Вечерами Ханна либо присаживалась на балконе, либо стояла в гостиной у окна — нет, вы представьте, каждый божий день! — и каждый раз дергалась, когда к дому подъезжал незнакомый автомобиль. Когда надо было уходить и в квартире никого не оставалось, Ханна всовывала в щель двери записку, где указывалось, у кого из соседей оставлен ключ. Морозными вечерами прочесывала улицы, искала Джо, а заодно продавала газету «Газетт» — в центре, где-нибудь перед отелем «Вог» или неподалеку от джаз-клуба «У Динти Мура», либо в толпе болельщиков у «Форума»[127]после хоккейного матча. «Гзэт!.. Гзэт!»

Ханна была костистая, жилистая тетка, вся из торчащих во все стороны углов, с лицом морщинистым как мятая оберточная бумага, да и цветом в тон ей же; на нем горящие черные глаза и бородавка, как шуруп ввернутая в длинный, загнутый книзу нос. Зимними вечерами (холодными, надо сказать, до посинения) она ходила в мужской кожаной шапке с опущенными ушами, двадцать раз обмотав шерстяным шарфом тощую цыплячью шею, а поверх всех кофт натягивала красный форменный свитер хоккейной команды «Монреаль канадиенс». На поясе кожаный кошель, а пальцы шерстяных перчаток отрезала, чтобы удобнее было отсчитывать сдачу. Вот обувка у нее было справная — унты летчиков ВВС, изнутри утепленные овчиной: а как же, главное ноги в тепле! «Гзэт!.. Гзэт!»

Где-то Ханна выискала спятившего, растерявшего уважение в массах ребе, последователя любинерской, редкостной какой-то традиции, кабинет которого был завален схемами и таблицами — пособиями по хиромантии и френологии; она входила, целовала кисти его талита[128]и совала деньги пачками, упрашивая придумать действенную молитву о возвращении к ней ее Джо. Однако не помогла еврейская некромантия. Тогда Ханна припала к бетонным ступеням церкви Святого Иосифа, пошла по ним взбираться на коленях, вознося молитву ко Христу, но и он не помог, чем, в общем, даже и не удивил. Потом Ханна взяла за правило ходить по вокзалам, смотреть, как приходят и уходят эшелоны с войсками, принялась искать Джо среди солдат с тем результатом, что однажды рождественским утром газета «Стар» вышла с огромной рекламной фотографией, на которой Ханна протискивается сквозь толпу солдат, будто бросившись к кому-то любимому и родному. Сверху полосу венчал лучезарный крест, по периметру фотография была обведена рамкой из омелы, а внизу шел штриховой рисунок: солдат в землянке, читающий письмо. Подпись гласила:

ПУСТЬ НЕ ГАСНЕТ РОДИМЫЙ ОЧАГ

С антрацитом Мак-Таггарта — не погаснет!

Ханна же всюду носила с собой фотографию Джо, и если к кому-нибудь на Сент-Урбан или даже в Утремон приезжали гости из Нью-Йорка или Торонто, если воскресным вечером в синагоге горел свет, шла бар-мицва или происходило венчание, Ханна была тут как тут — сущее наказание, кошмар всей улицы — она шла от стола к столу, показывая фотографию, да еще с этаким злым, обвиняющим видом. Если ее приглашали сесть, тут же налегала на виски и начинала нести сущую околесицу, и все про Джо. Рассказывала о тех временах, когда у него — маленького, тщедушного четырехлетки — тело было шершавым как наждак из-за стригущего лишая и как он был на волосок от смерти, заразившись скарлатиной. Вспоминала, как он однажды чуть не задохнулся, подавившись ржавым гвоздем.

— Да ведь и с самого начала — кто мог подумать, что он выживет? — повторяла она вновь и вновь. — Кто, я вас спрашиваю! Бог? Ага, сейчас! Он прямо все глаза проглядел, заботясь о Своем избранном народе! «Костыль» Джонс?[129]Косоглазый главный раввин Лондонского зоопарка? Доктор Геббельс? Джо у меня родился в промерзшем горняцком бараке в Йеллоунайфе[130]при вспоможении (если это можно назвать таким словом) всегда поддатой польской повитухи, пока его папаша где-то опять напропалую пьянствовал. Родился слабенький — заплакать и то не мог. Во-от такусенький и весь синий — как чернилом намазан. Кто мог подумать, что он выживет? Я! Одна только я.

В течение всего бейсбольного сезона Ханна держала объявления в газетах всех городов, где шли игры высшей лиги, а в ту неделю, когда проводились конские бега «Кентукки-дерби», газета «Луисвильский курьер» выходила не иначе как с таким ее воззванием: