Книга Железный пар - Павел Крусанов

А ещё жители ущелья Махшевад считают, что святой Ходжи Исхок и Спитамен, вожак неусмирённых согдийцев, отчаянно бившихся с Искандером Зулькарнаем, – один и тот же человек.

Ночью мне снились дети.

Они отарой шли по склону. Хворостиной их подгонял Мурод, похожий не на себя, а на нетленные египетские мощи. Но обмануть во сне нельзя – как ни рядись, мы всякий раз отлично знаем, кто есть кто.

Иссохший Мурод вёл детей к горящим копям, в танур аллаха. Чтобы топка горела жарче, выпекая таджикам их судьбу.

А заодно и нам, многогрешным.

Наступившее утро определённо пришлось бы по душе любителям погодных капризов. Ночью до рассвета шёл дождь. Потом ветер сдул облака, и вершины озарило солнце. Потом снова хмарь. И снова солнце.

Покончив с двумя банками сайры, отправились на водопад – символичная дань грозной водной стихии, дары которой укрепили наши силы.

Земля просохла на удивление быстро. Только на зелени листвы ещё блестели капли.

Тропа по левому берегу Искандердарьи вывела к уступу.

Полноводная река с рёвом бросалась с него в ущелье, зажатое между отвесными стенами и, бурля, неслась в грохочущем коридоре дальше, насколько видел глаз.

Внизу клубился столб водяной пыли.

– Высоко, – в полное горло прикинул Сергей.

– Тридцать семь метров, – крикнул Фёдор.

– Двадцать четыре, – крикнул Вася.

Над водопадом была оборудована смотровая площадка, но вниз по вертикальным стенам, чтобы проверить глазомером правоту того или другого, было не спуститься. По крайней мере без соответствующего снаряжения.

А сверху оценить мешало водяное облако, стыдливым флёром прикрывавшее глубину падения реки.

Жаль – водопад во всём величии был недоступен глазу. Как Глеб и Фёдор ни пристраивались с камерами, ракурс было не найти. Про свет уже и разговор не заводили.

Зато слуху досталось на славу: спустя время, уже на базе, я чувствовал себя, как после концерта в «Космонавте», – а уж там умеют натолкать в голову ваты.

Тем не менее услышал: телефон дважды пикнул морзянкой, приняв сообщение.

Аня известила: «Сморчки ночевали дома».

Хотел в ответ блеснуть остроумием, но всё выходило как-то глупо. И вообще: с годами становишься занудой, а – не хочется.

Написал: «Посрамлён» – и передал мужественный поцелуй сыну. Ну, то есть чтобы жена запечатлела в лоб.

Вечером по случаю нашего завтрашнего отъезда Али устроил в столовой пирушку – с Фёдором и Глебом они были старые знакомые, а закон гор в подобных обстоятельствах неумолим.

Как и в любых других.

И это всё, что мне известно про законы гор.

Стол был накрыт на шестерых. Таджичка в белом халате и с удивительно низким лбом подавала из кухни блюда – джургот, шурпа, лепёшки, нарезанные овощи, мясо на углях.

Молодой таджик – давешний метельщик – менял пустые бутылки водки на полные и подносил шипучую минеральную воду.

Я говорил с Али о книгах, благо службу свою несу под стеллажами, ломящимися от корешков. Говорил, что есть книги глупые, хотя жизнь их автора как будто не глупа; есть озорные и задиристые – такие, бывает, раздражают, а бывает, рассмешат; есть лезущие в тёплое нутро персонажей, как лезет учёный умник в семенники угря, и эти, если не уснул, иной раз сладко или стыдно ранят; есть полные ума, огня и света, с которыми живёшь, часов не замечая, пусть сам ты и горишь совсем другим огнём; есть гармоничные и грациозные, однако же совсем, совсем пустые, как ария, в которой тенор произносит названия тех самых нот, которые поёт…

Али, задрав орлиный нос, говорил, что все книги одинаково плохи. Ведь они поселяются в умах, а потом обращаются в разрушительные порывы. Результат воздействия книг на умы – наш мир. А он никуда не годится. Великий Шихуанди понимал страшное значение книг – поэтому сжёг все свитки и бамбуковые дощечки с письменами в своей империи и построил Великую китайскую стену, чтобы в Поднебесную не просочились новые.

Вася вспомнил, что в весёлые и злые девяностые встречались книги вовсе небывалые, вроде: Вовчик Биток «Таганская шконка», жанр – роман-малява. После чего, расточая прибаутки, предрёк, что через миллионы лет будущие цари Земли будут смотреть на существ, хотя бы отдалённо напоминающих людей, с тем же брезгливым ужасом, с каким мы смотрим на червей и пауков.

Сергей с веткой петрушки во рту улыбался и разводил руками, точно он не брахман, а завравшийся рыбак.

Фёдор рассказывал про церковь, построенную на месте обретения иконы святых Косьмы и Домиана, явленной триста лет назад дворовой девке помещика Телятьева, больной сухоткою, но исцелённой чудотворным образом. Суть сообщения заключалась в том, что настоящая жизнь начинается с мысли о смерти.

Раскрасневшийся Глеб, глядя на меня и, видимо, отвечая на какой-то вопрос, утверждал, что он абсолютно свободный человек, хотя ни я, ни сам он, да и определённо никто вокруг не понимал, что это значит.

За широким окном блестел во тьме ночной дождь.

На стене столовой висели часы. Секундная стрелка двигалась, но – то ли часы были немые, то ли шум застолья заглушал их голос – ход времени не достигал ушей.

Попробовать прислушаться?

Я совершил усилие.

Мой слух стал тонок и подобен жалу.

Часы щёлкали секунды, как семечки. Шелестя, лузга летела во тьму вечности.

Из тетради Грошева

У-ы-у-ы-обы-юбы-ура-сы…

Ротовые мышцы разомну и на волне эфира (канал центральный), куда меня, надеюсь, скоро пригласят, так обращусь к народу.

Представим только, что страна осуществила развитие промышленности по линии подъёма и даже восстановила, вырвав из рук воров-начальников, жилищно-коммунальное хозяйство, а также совершила ещё целый ряд деяний, сравнимых разве с подвигами Геракла. Что дальше? Может быть, тогда наступит благоденствие, которого все ждут с разинутыми ртами, готовясь откусить кусочек пожирнее от достояния страны? Или, быть может, вспять обратится деградация и расцветёт махровым цветом торжество рассудка и достоинства? Или людей охватит внезапный приступ отвращения к наживе, и они оставят мечты о том, чтобы на их могиле написали: «Здесь лежит самый состоятельный мертвец на этом кладбище»? Такому я не верю. И не только я – никто в здравом уме не верит. Тогда, быть может, есть резон задуматься над тем, а не пора ли нам поправить вектор бестолкового усердия? А не загнуть ли его (вектор) своевременно в дельную сторону на спасительный угол «омега»? Может, пора устремить оставшееся время жизни не в пустоту, не на пузырь бесшабашной мечты, а на решение тех титанических задач, которые стоят перед чудом уцелевшими людьми – хранителями совести и чести? Стоят перед всей планетой, ожидая прикосновения к ним наших с вами рук!