Книга Заклятая дружба. Секретное сотрудничество СССР и Германии в 1920-1930-е годы - Юлия Кантор

При этом нарком заверил, что «чистки» проводились с достаточной осторожностью: при решении вопроса об увольнении человека из рядов армии приходилось быть внимательным, даже если человек в прошлом был замешан в оппозиции.

«Я считаю необходимым и правильным, – так учит нас тов. Сталин – всегда самым подробнейшим образом разобраться в обстоятельствах дела, всесторонне изучить и проверить человека и только после этого принять то или другое решение. Частенько бывают у меня разговоры с органами тов. Ежова в отношении отдельных лиц, подлежащих изгнанию из рядов Красной Армии… Можно попасть в очень неприятную историю: отстаиваешь человека, будучи уверен, что он честный, а потом оказывается, он самый доподлинный враг, фашист… Я все-таки эту свою линию, по-моему, правильную, сталинскую линию, буду и впредь проводить. Товарищ Сталин неоднократно говорил и часто об этом напоминает, что кадры решают все. Это – глубокая правда. Кадры – все! А кадры Рабоче-Крестьянской Красной Армии, которым тов. Сталин уделяет колоссально много времени и внимания, являются особыми кадрами»[301].

Военно-политическое сообщество таким образом было подготовлено к тому, что скоро начнутся еще большие чистки, заниматься которыми будет «ведомство товарища Ежова».

Система сталинского правосудия вполне сравнима со средневековой.

«Многими чертами следствие… восходит к средневековым политическим процессам в России. Черты сходства: непосредственное руководство следствием со стороны высшего в государстве политического органа или лица; отсутствие адвоката; отсутствие состязательности сторон в процессе вынесения приговора; отсутствие принципа презумпции невиновности; практика вынесения приговора тем органом, который вел следствие, и в отсутствии подследственного (в средневековых процессах имели место случаи вынесения приговора специально образованными судебными органами); насилие, применяемое в отношении подследственного с целью получения необходимых следствию показаний; отсутствие законом установленной регламентации следствия, ведущее к произволу; интерес следствия к зарубежным контактам подследственного и фальсификация характера этих связей; тенденциозное извращение показаний в протоколах допросов; окончательность приговора (невозможность обжалования); репрессии в отношении родственников обвиняемого»[302].

Для сталинских процессов характерны такие черты: невиновность обвиняемых; наличие политической цели, не связанной непосредственно с «делом»; предварительное создание «сценария» обвинения, утвержденного высшим политическим руководством, под который подгонялись показания и приговор; непредусмотренность вызова свидетелей и предъявления вещественных доказательств; признание обвиняемого в совершении «преступлений» в качестве единственной формы доказательств; внесудебное вынесение приговора; инициирование общественного мнения, направленного против подследственных[303].

Как установлено в 1957 г. дополнительной проверкой Военной Коллегии Верховного Суда СССР, первые показания о существовании «военного заговора» в Красной Армии, якобы руководимого Тухачевским, были получены 8 и 10 мая 1937 г. от бывшего начальника ПВО РККА М. Е. Медведева, арестованного к тому времени органами НКВД.

О методах дознания рассказал арестованный в 1939 г. бывший заместитель начальника УНКВД по Московской области А. П. Радзивиловский. Его показания содержатся в Заключении заместителя главного военного прокурора Д. Терехова. Этот документ имеет важное значение для понимания подлинной завязки «Дела военных» – свидетельствуя о наличии «социального заказа» на развязывание очередного витка репрессий.

«…Фриновский (зам. Ежова) в одной из бесед поинтересовался, проходят ли у меня по материалам (в УНКВД МО) какие-либо крупные военные работники. Когда я сообщил Фриновскому о ряде военных из Московского военного округа, содержащихся под стражей в УНКВД, он мне сказал о том, что первоочередной задачей, в выполнении которой, видимо, и мне придется принять участие, – это развернуть картину о большом и глубоком заговоре в Красной Армии (выделено мной. – Ю. К.).

Из того, что мне говорил тогда Фриновский, я ясно понял, что речь идет о подготовке большого раздутого военного заговора в стране, раскрытием которого была бы ясна огромная роль и заслуги Ежова и Фриновского перед лицом ЦК… Поручение, данное мне Ежовым, сводилось к тому, чтобы немедля приступить к допросу арестованного Медведева… и добиться от него показаний с самым широким кругом участников о существовании военного заговора в РККА. При этом Ежов дал мне прямое указание применить к Медведеву методы физического воздействия, не стесняясь в их выборе…»[304]

Отсутствие «стеснения в выборе методов» прослеживается в каждом документе, фигурирующем в архивном следственном деле: помимо сугубо физического воздействия, в процессе применялось и психологическое давление на подследственных, и прямые фальсификации.

И Радзивиловский добился от Медведева показаний о существовании военного заговора, о его активном участии в нем. И в ходе последующих допросов, после избиения его Фриновским в присутствии Ежова, Медведев назвал значительное количество крупных руководящих военных работников[305].

В 1957 г., в ходе проверки дел по обвинению Тухачевского, Якира и других были обнаружены заявления арестованных, из которых видно, что подписанные ими показания – вымышлены, подсказаны им или получены путем шантажа. Так, в записке заместителю начальника 5-го отдела ГУГБ НКВД[306] 3. Н. Ушакову Б. М. Фельдман 31 мая 1937 г. писал: «Начало и концовку заявления я писал по собственному усмотрению. Уверен, что Вы меня вызовете к себе и лично укажете, переписать недолго»[307].

Вероятно, что еще до М. Е. Медведева показания об участии Тухачевского в военном заговоре дали другие лица. Среди них – Т. Домбаль, польский коммунист, активно приветствовавший вхождение Красной Армии в Варшаву. Он был арестован 29 декабря 1936 г. ГУГБ НКВД СССР как член «шпионско-диверсионной и террористической организации “Польска организация войскова” (ПОВ) и резидент 2 отдела Польглавштаба». На момент ареста Домбаль – академик АН БССР, заведующий кафедрой социально-экономических наук Московского института механизации и электрификации им. Молотова, доктор экономических наук[308].

На допросе 31 января 1937 г. Домбаль «признался», что, работая на «Польску организацию войскову», отправлял в Польшу «ряд сообщений о состоянии вооружений и строительстве Красной Армии», материалы для которых он «черпал в процессе общения с высшим руководящим составом РККА», в частности с Тухачевским – «о его опытах с танками и лекциями в Военной Академии по этому поводу»[309].

Характерно, что на первых этапах фальсификации «немецкий след» не просматривается: речь идет только о некоем абстрактном «заговоре», позже появляется тема шпионажа в пользу Польши. Это говорит о том, что сценарий писался «с колес», подчиняясь главной задаче – дискредитировать Тухачевского и его единомышленников.

Вне лубянских стен сценарная линия проводилась вначале завуалировано. Тем не менее, после ареста военного атташе в Великобритании В. К. Путны и заместителя командующего Ленинградского военного округа В. М. Примакова Тухачевский отлично понимал, что кольцо вокруг него сжимается. Действительно, уже в апреле 1937 г. заместителя наркома обороны маршала не пустили в Лондон на коронацию короля Георга VI.