Книга Близнецы. Черный понедельник. Роковой вторник - Никки Френч

– Сюда, – сказала Фрида и провела его в кухню. – Сядьте.

– Вы готовите?

– И вы туда же?

– Что, простите?

– В некотором роде. – Она намочила свернутое полотенце холодной водой из-под крана и протянула ему. – Приложите к щеке и дайте мне осмотреть рану на лбу. Но сначала я ее промою. Будет щипать.

Она вытирала ему кровь, а он молча смотрел перед собой. Его глаза полыхали огнем. О чем он думает? От него пахло пóтом и виски, но он не производил впечатления пьяного.

– Что случилось?

– Их было несколько.

– Вы подрались?

– Они кричать на меня, толкать меня. Я тоже толкать.

– Толкать? – переспросила Фрида. – Джозеф, нельзя так поступать. Однажды кто-то достанет нож.

– Они назвать меня «гребаный поляк».

– Оно того не стоит, – заверила его Фрида. – Никогда не стоит так реагировать.

Джозеф огляделся.

– Лондон, – сказал он. – Он не такой, как ваш прекрасный дом. Теперь мы можем выпить водку вместе.

– У меня нет водки.

– Виски? Пиво?

– Я могу приготовить вам чай, а потом вы уйдете. – Она посмотрела на порез: оттуда все еще сочилась кровь. – Я заклею это пластырем. Думаю, швы накладывать не придется. Возможно, останется небольшой шрам.

– Мы помогать друг другу, – заявил он. – Вы мой друг.

Фрида уже собралась поспорить с подобным утверждением, но решила, что все слишком сложно.

Он знал, что кошка – на самом деле никакая не кошка. Это ведьма, притворившаяся кошкой. Кошка была серой, а не черной, как их обычно рисуют в книжках, и мех у нее свисал клочками, чего у настоящих кошек не бывает. У нее были желтые глаза, и они не мигая смотрели на него. Еще у кошки был шершавый язык и когти, которые она иногда вонзала в него. Порой она притворялась спящей, но затем открывала один желтый глаз, и становилось ясно: она постоянно следит за ним. Когда Мэтью лежал на матраце, кошка взбиралась на его голую спину и вонзала ему в кожу острые когти, а от ее грязного, свалявшегося серого меха у него все чесалось. Она смеялась над ним.

Когда кошка находилась в комнате, Мэтью не мог выглянуть в окно. Впрочем, ему и без того было трудно смотреть на улицу, потому что слишком сильно дрожали ноги, а глаза болели от света, проникающего из-за жалюзи, – света из другого мира. Все это происходило потому, что он продолжал превращаться. Он превращался в Саймона. Кожа у него покрылась красными пятнами, и некоторые участки во рту зудели, когда он пил воду. Одна его половина все еще принадлежала Мэтью, а другая уже была Саймоном. Он ведь проглотил еду, которую запихнули ему в рот. Холодные печеные бобы и жирную жареную картошку, похожую на червей.

Когда он прижимал голову к полу возле матраца, то слышал какие-то звуки. Приглушенные удары. Грубые голоса. Жужжание. Тогда он ненадолго вспоминал то время, когда был целым, а его мама – когда она еще была его мамой, еще до того, как он выпустил ее руку, – занималась уборкой и дарила ему чувство безопасности.

Сегодня, когда он посмотрел в нижний уголок окна, мир снова изменился, стал белым и ярким, и это наверняка было красиво, но сегодня у него болели не только глаза, но и голова, и красота показалась ему жестокой.

Глава 20

Маленький обшарпанный поезд был почти пустым. Он скрипел и гремел, прокладывая путь через скрытые от глаз районы Лондона: задние фасады террасных зданий с душными зимними садами, закопченные стены заброшенных фабрик, растущие из трещин в кирпичной кладке крапива и рододендрон, короткий отрезок какого-то канала. Фрида даже успела разглядеть сутулого мужчину в пальто, забросившего удочку в коричневую масляную воду. Мимо проносились освещенные окна, и в них, как в раме, Фрида иногда видела жильцов: юношу у телевизора, старуху с книгой в руках. Проезжая мост, она посмотрела вниз, на широкую улицу: фонари обвиты гирляндами, пешеходы несут большие сумки или тащат за руку детей, из-под колес автомобилей во все стороны летит вода. Лондон раскручивался перед ней, как кинопленка.

Она вышла в Лейтонстоуне. Уже наступили сумерки, и все казалось серым и немного размытым. Оранжевые уличные фонари мерцали на влажных тротуарах. Мимо нее, раскачиваясь, проезжали автобусы. Улица, где жил Алан, была длинной и прямой, словно коридор, составленный из террасных зданий времен позднего викторианства, а по обе стороны дороги высились могучие платаны, должно быть, появившиеся здесь примерно тогда же, что и дома. Алан жил в доме № 108, в дальнем конце улицы. Двигаясь вперед, невольно замедлив шаг, словно желая оттянуть момент встречи, она заглядывала в эркеры других зданий и видела большие комнаты нижнего этажа, выходящие на противоположную сторону, на сады, погруженные в зимний сон.

Фрида собралась с духом, но все равно у нее засосало под ложечкой, когда она открыла калитку и позвонила в темно-зеленую дверь. Из глубины дома донесся бойкий двойной перезвон. Она замерзла и устала. Она позволила себе подумать о своем доме, о камине, в котором она разожжет огонь, как только закончит дело. Затем послышались шаги, и дверь распахнулась.

– Что такое?

Женщина, появившаяся на пороге, была маленького роста и крепкой комплекции. Она стояла, слегка расставив ноги, всей ступней опираясь на пол, словно приготовившись к бою. У нее были каштановые, коротко подстриженные волосы, большие и довольно красивые серые глаза, бледная гладкая кожа, родинка над верхней губой, волевой подбородок. На лице – никакой косметики, из одежды – джинсы и серая фланелевая рубашка с закатанными до локтей рукавами. Прищурившись и решительно сжав губы, она посмотрела на Фриду.

– Меня зовут Фрида. Я думаю, Алан меня ждет.

– Ждет. Входите.

– Вы, наверное, Кэрри.

Она вошла в прихожую. К ее ноге что-то прижалось, и она опустила глаза. Крупная кошка терлась о ее ноги, издавая гортанное урчание. Фрида наклонилась и провела пальцем по дрожащему от мурлыканья хребту.

– Это Гензель, – сообщила Кэрри. – Гретель крутится где-то рядом.

Внутри было тепло и темно, в воздухе стоял приятный древесный аромат. Фриде показалось, что она вошла в мир, о котором совершенно невозможно догадаться, глядя на фасад здания. Она думала, что дом будет похож на другие, мимо которых она шла: никаких внутренних перегородок, новые окна до самого пола – сплошное открытое пространство. Вместо этого она попала в муравейник, пронизанный ходами, полный крошечных комнаток, набитых высокими буфетами и широкими, заставленными различными предметами полками. Кэрри, не останавливаясь, провела ее через гостиную, но Фрида успела заметить уютный мягкий уголок около встроенного чугунного камина, а также навесной шкафчик с прозрачными стеклянными дверцами: в нем были выставлены птичьи яйца, перья, сделанные изо мха и прутиков гнезда, а у самой дверцы – даже чучело зимородка, правда, лысоватое. Комната, прилегающая к гостиной, – та самая, чью стену большинство людей снесло бы, – оказалась еще меньше, и центральное место в ней занимал большой стол, где стояло несколько моделей самолетов из пробкового дерева, примерно таких, какие делал брат Фриды, когда был маленьким. Стоило ей только взглянуть на них, и она тут же ощутила запах клея и лака, почувствовала крошечные клейкие пузырьки на кончиках пальцев, вспомнила малюсенькие баночки серой и черной краски.