Книга Арктическое лето - Дэймон Гэлгут

Вся история вращалась вокруг молодой женщины, одинокой и сдержанной, которая впервые приезжает в Индию и очень хочет узнать индийцев поближе. Похоже на историю самого Моргана, и, может быть, именно поэтому она так его беспокоила. Он даже никак не мог остановиться на имени. Сначала она была Джанет, потом Эдит, но ни то имя, ни другое не задавали роману верного тона. Многое будет зависеть от того, что приключится с ней в пещерах, а до этого момента Моргану не удастся понять ее, и ее характер останется для него тайной.

Чем ближе он подходил к пещерам, тем чаще запинался. Он понимал, что что-то должно произойти в темноте, должна проявиться некая сексуальная агрессия, призванная преодолеть границы между расами. Пещеры были в полной мере наделены подобной силой преодоления. Но дело не ограничивалось самим действием; важно было понять, из чего действие проистекало. Вот она – базовая проблема. Как бы Морган ни старался, слова повисали в воздухе – под ними не существовало почвы, и у них отсутствовали корни. Что-то было не так с тем, что он вообразил себе, что-то нечестное и плохо сбалансированное, и, хотя повествование уже приближалось к заветному порогу, Морган понимал, что двери храма перед ним не отворятся.

Он уже утратил нужный темп, когда вдруг произошло нечто, полностью отвратившее его от намеченного курса.

* * *

Лили по-прежнему жестоко страдала от ревматизма, и в сентябре тысяча девятьсот тринадцатого года решила пройти курс терапии в Хэррогейте, на севере. Спланировав курс лечения в течение месяца, она посчитала необходимым, чтобы Морган большую часть этого срока пребывал с ней. Но от Хэррогейта было рукой подать до Миллторпа, а Миллторп являлся тем самым местом, где жил Эдвард Карпентер.

Морган много раз слышал имя Карпентера. У них нашлись общие знакомые, среди которых самым выдающимся был Голди. Много лет назад, когда Голди был еще студентом, влюбленным в Роджера Фрая, он отправился пожить в Миллторп и с тех пор стал горячим энтузиастом и данного местечка, и хозяина дома, где он остановился. Он настаивал, чтобы Морган посетил Карпентера, и даже дал ему рекомендательное письмо, но Моргану так и не удавалось им воспользоваться. То время оказывалось неподходящим, то путешествие представлялось слишком неудобным, хотя, если говорить по правде, он просто боялся.

Карпентер слыл человеком с репутацией. Или, если быть более точным, человеком со многими репутациями. Будучи на тридцать пять лет старше Моргана, он прославился тем, что громогласно выступал в защиту различных, но связанных друг с другом общественных и социальных вопросов – социализма, вегетарианства, прав женщины. Это принесло ему добрую славу в определенных кругах, хотя иные его кампании принесли ему славу противоположную.

Карпентер принадлежал к меньшинству. Но в отличие от Моргана и Голди он открыто заявил об этом, опубликовал две книги, произносил речи и вообще вел себя вызывающе-смело. Правда, он окружал то, во что верил, ореолом мистицизма и был предельно осторожен в сексуальных вопросах, тщательно выбирая слова и говоря о любви между друзьями-мужчинами как о продолжении славной традиции мужских сообществ, которые зародились, как всем было известно, еще в Древней Греции. Однако он не стеснялся жить в соответствии со своими убеждениями, и все знали, что в его доме живет более молодой мужчина, из рабочих. Карпентер и этот человек вели совместную жизнь, как сказал Голди, уже больше двадцати лет.

Морган читал кое-что из написанного Карпентером по поводу того, что тот называл «гомогенной любовью». Прочитанное взволновало его – в том, что постулировал Карпентер, отозвались многие чувства самого Моргана. Но раньше он опасался приближаться к Карпентеру лично, боясь непредсказуемых последствий шага. Теперь же, после поездки в Индию, он чувствовал себя более дерзким и бесстрашным и готов был, в случае если подвернется возможность, воспользоваться ею.

Эта экспедиция не была простой. Во-первых, он не мог сообщить Лили, куда собирается ехать, а потому ему пришлось укрываться за покровом неопределенностей и извинений. Во-вторых, Миллторп находился в стороне от линий железнодорожного сообщения, и с ближайшей станции Моргану пришлось бы несколько миль шагать через поля и рощи. И, кроме того, он нервничал, боясь того, что приедет, но с хозяином дома так и не поладит – что тогда? Однако в конце концов все это оказалось не таким страшным. Когда он стоял перед Карпентером, пожимая руку великого человека, то ощущал значительность момента, который наступил чуть позже, чем хотелось бы Моргану.

– Э.М. Форстер? – повторил хозяин дома, иронично улыбаясь сквозь бороду. – Почему вы прячетесь за инициалами? Как ваше имя?

– Эдвард, как и ваше, – ответил Морган. – Но все зовут меня Морган.

– У нас только имя общее? – спросил Карпентер.

– Возможно, что и нет. Но я вас не очень хорошо знаю, чтобы говорить откровенно.

– Скоро вы узнаете меня лучше. Добро пожаловать в дом. Но для начала я должен измерить вашу стопу.

– Прошу прощения? – не понял Морган.

– Это для сандалий, – пояснил Карпентер. – Я сделаю их для вас. Вы нуждаетесь в том, чтобы освободиться; ваши ноги не могут познать землю, пока на них эти ужасные ботинки.

Карпентер тоже был обут в сандалии и, одновременно посмотрев вниз, они с Морганом некоторое время созерцали его длинные, кривые, узловатые пальцы ног.

– Мои первые сандалии изготовлены были в Кашмире, – сказал Карпентер. – Мне их прислал мой дорогой друг, Кокс.

– Я был в Индии шесть месяцев и только что вернулся.

– О, Индия! – покачал головой Карпентер. – В высшей степени чудесное, исключительное место! Хотя, по правде говоря, Индия – это много мест одновременно. Двадцать лет назад я провел там несколько месяцев. Вы должны рассказать мне о своей поездке, но прежде давайте войдем в дом. Прошу вас.

Каменный дом был простым и без особых прикрас, в его облике доминировали прямые линии. Коридоры, которые связывали бы комнаты, отсутствовали, а потому комнаты просто шли одна за другой: кухня переходила в буфетную, за которой располагалась судомойня, в свою очередь выходившая в стойло. Гостиная, где Моргану предложили чувствовать себя как дома, напоминала пустой канцелярский кабинет, хотя вид из окна, выходившего в сад со множеством растений, был достаточно приятен. Когда Карпентер сел напротив Моргана, он вдруг показался каким-то чересчур большим – быть может, так воздействовали стены, покрытые холодной темперой, и деревянные полы.

Вне всякого сомнения, Карпентер обладал странной внутренней силой. Высокий и стройный, одетый в сельский твид, он смотрел на мир прямо и открыто. И хотя его годы близились к семидесяти, он по-прежнему говорил и слушал вас с той же самой открытой и напряженной прямотой. Это волновало и воодушевляло одновременно.

Они поговорили об Индии, и Морган понял, что встретил первого англичанина, который его понимает. Карпентера не интересовали ни колонии, ни завоевания, его волновали живые люди; причем чем проще был человек, тем лучше. В Индии и на Цейлоне он провел большую часть своего времени среди простых рабочих, выполняющих самую незаметную работу. И Карпентер верил, как он сказал Моргану, что англичане либо должны дать индийцам больше свободы, либо вообще оставить полуостров – каким бы немыслимым данный шаг ни казался большинству. К удивлению Моргана, Карпентер тоже заезжал в Англо-Восточный колледж в Алигаре и получил сильное впечатление от того, что увидел там.