Книга Компаньоны. Книга 1 - Роберт Энтони Сальваторе

Голова его поникла под тяжестью вины. Из глаз струились слезы.

Расстроенный дворф побрел прочь, обратно в туннели, но горькие мысли не оставляли его, они были материальными, словно призраки тысяч умерших дворфов поднялись и тыкали в него своими холодными костлявыми пальцами.

Бренору казалось, что мир утратил равновесие. Он мог винить Миликки, но это казалось ему недостаточным. Мог обвинять себя, но при этом чувствовать укоры совести в собственном вероломстве по отношению к тем, кто любил его в прежней жизни.

А еще он мог винить богов дворфов, как сделал это, когда король Эмерус бросил ему в лицо: «Как ты смеешь позорить своего отца!»

— Какие же мы все игрушки! — пробормотал он снова, и разлившаяся в сердце пустота сковала его.

Он остановился, обернулся к могиле Реджинальда и замотал головой.

— Нет,— решил он, — я не мог взять и выбросить все это прочь, потому что нечего было выбрасывать. Нечего!

И снова Бренор понял, что движется по замкнутому кругу, виня то других, то себя, вплоть до того места, что вызывало в нем полнейшее отчаяние: это не его выбор лишил его всего, чем он дорожил, а в первую очередь сам факт, что подобный выбор вообще был ему предложен!

— Будь проклята ты, Миликки, и твой Ируладун! — бросил Бренор. Он зарычал и топнул ногой по каменному полу. — Будь проклят и ты, Морадин! Ты не пришел и не забрал меня. Я заслужил себе место, а ты не пришел и не забрал меня!

Причина случившегося представлялась очевидной:

потому что Морадину было все равно.

Глава 11. Наставник

Год Третьего цикла

(1472 по летоисчислению Долин)

Дельфантл

Шаста Меховая Нога, владелица постоялого двора в Дельфантле, расположенного ближе других к воде, прервала на время мытье стаканов, оглянулась на завсегдатая своего заведения, как раз сидящего в баре, и многозначительно кивнула.

Ее постоянный клиент, Эйвербрин Паррафин, какоето время глупо таращился на нее, действительно не зная, что делать. Она предупредила его, что в последнее время о нем наводят справки — один влиятельный тип, в частности, — и выражение ее лица ясно дало ему понять, что тот, о ком они говорили, нашел его.

Эйвербрин поднял свой стакан и залпом влил в себя его содержимое, подкрепляя свое мужество. По крайней мере, он надеялся, что это возымеет именно такое действие, хотя, с бренди или без него, этот заросший щетиной хафлинг не мог набраться храбрости обернуться. Он слышал, как стучат по полу тяжелые башмаки, и звук этот приближался к нему.

Разом вспотев, он огляделся — лишь глазами, поскольку повернуть голову не осмеливался.

Он почувствовал, как его похлопали по плечу, и, уставившись в пол, увидел трость из слоновой кости. Он немного повернулся, по-прежнему не поднимая глаз, и в поле его зрения попала пара красивых сияющих черных сапог, нарядные брюки, аккуратно заправленные в них, и затканная золотой нитью перевязь, на которой висела тонкая рапира, — ее искусно украшенная рукоять не оставляла сомнений в том, кому она принадлежит.

Эйвербрин с трудом сглотнул и, собравшись с духом, смог повернуться еще немного и оказался лицом к лицу с самым знаменитым и опасным из хафлингов. Он увидел аккуратно подстриженную бородку клинышком Дедушки Периколо и его потрясающий берет с тугим бортиком и переливчатым восьмиугольным донышком, кокетливо сдвинутый набок, с золотой заколкой на переднем отвороте. Он был сделан из какого-то блестящего синего материала — экзотической ткани, незнакомой Эйвербрину. Ткань была простегана ромбиками, расположенными под углом друг к другу таким образом, что часть из них отражала свет, а часть поглощала.

— Дедушка Периколо, — тихо шепнул он и умолк, быстро потупившись.

— Не рановато ли для выпивки? — поинтересовался Периколо. — Но денек все равно славный! Можно присоединиться к вам?

Эйвербрин так нервничал, что с трудом понимал слова, и ему пришлось довольно долго переваривать их, прежде чем кивнуть, промямлив:

— Как вам будет угодно.

Периколо Тополино сел на табурет рядом с ним.

— Да, один для меня, — сказал он Шасте и указал на пустой стакан Эйвербрина, — и второй для моего друга.

— У нас есть напитки и получше этого, — сообщила Шаста.

— А мне случалось лечить больную голову и после гораздо худших, — весело рассмеялся Периколо. — Если он достаточно хорош для моего друга Эйвербрина, значит хорош и для меня!

От таких слов глаза Шасты широко раскрылись, не говоря уже о Эйвербрине.

— За Джоли! — провозгласил Периколо, подняв стакан. — Жаль, что она умерла в родах.

Теперь Эйвербрин уже смотрел на него с любопытством и недоверием.

— Вы не знали мою жену, — осмелился сказать он.

— Но я прекрасно знал ее важную работу, — пояснил Периколо. — Я ценитель всего качественного, дружище хафлинг.

То, что он выбрал это слово, «хафлинг», изрядно приободрило Эйвербрина, это было ясное напоминание, что они, в конце концов, одной расы — расы, на которую нередко возводили напраслину те, кто выше ростом. Назвать так другого представителя маленького народа означало в конечном счете признать существующее между всеми хафлингами братство.

Эйвербрин поднял свой стакан, чокнулся с Периколо, и они вместе выпили.

— И глубоководных устриц я почитаю одним из деликатесов, — продолжал Периколо. — Признаюсь, я очень долго не представлял в деталях, как они попадают к торговцу рыбой, но уж точно заметил, что их не стало, или, возможно, лучше будет сказать, что они сделались редкостью десять лет тому назад. Теперь я знаю почему. Итак, за Джоли Паррафин! — провозгласил он, отхлебнул еще бренди, а спустя некоторое время заметил: — Должно быть, эта утрата просто опустошила вас.

Эйвербрин ссутулился над стаканом. Он действительно был опустошен, но, надо признать, совсем не по причине любви, даже если таковая и таилась в глубинах его черной души. Потеря Джоли опустошила его финансово, каким жалким ни было бы их богатство.

Без устриц на продажу он сделался нищим, и лишь теперь, когда его сын начал наконец реализовывать свой потенциал глубинного ныряльщика, благосостояние Эйвербрина — и его выбор виски — начали улучшаться.

— И теперь устрицы вернулись, и мне снова указали на вас как на их источник, — сказал Периколо. — Ваш мальчик, полагаю.

Эйвербрин не поднимал глаз, боясь даже думать, к чему идет дело.

— Паук? Так его зовут?

— Слыхал, что его так называют.

— А вы хоть потрудились дать ему имя? — спросил Периколо, и гримаса Эйвербрина ясно ответила на этот, казалось бы, нелепый вопрос.