Книга История похода в Россию. Мемуары генерал-адъютанта - Филипп-Поль де Сегюр

«Думаю, что она не национальна, — отвечал Дарю. — Ввоз кое-каких английских товаров в Россию и даже учреждение Польского королевства не могут служить достаточными причинами для столь отдаленной войны. Ни ваши войска, ни мы сами не понимаем ни ее целей, ни необходимости, и поэтому всё говорит за то, чтобы здесь остановиться».

Император воскликнул: «Вы принимаете меня за сумасшедшего? Разве вы не слышали, как я говорил, что войны в России и Испании — это две язвы, которые истощают Францию, и что она не может вынести их одновременно?»

Наполеон сказал, что он очень хочет мира, но для переговоров нужны два человека, а он один. Разве он получил хотя бы одно письмо от Александра?

Чего он может ждать в Витебске? Это правда, что две реки очерчивают французскую позицию; но зимой в этой стране нет рек. Линия — только видимость, это линия демаркации, а не разделения, поэтому необходимо построить города и крепости для защиты от стихий, создать буквально всё, поскольку всё есть дефицит, даже провизия, если не встать на путь истощения Литвы, что сделает ее враждебной; но если они будут в Москве, то смогут взять всё что пожелают; здесь же всё нужно покупать. «Следовательно, — продолжал Наполеон, — вы не можете обеспечить мою жизнь в Витебске, а я не смогу защищать вас здесь; мы оба здесь не в своей стихии».

Император указал, что если он вернется в Вильну, то снабжение станет более простым, однако защищаться там не легче; в таком случае нужно будет возвращаться на Вислу и оставить Литву. В Смоленске же он будет уверен, что получит или решающую битву, или по крайней мере крепость и позицию на Днепре.

Они вспоминают Карла XII, но если экспедиции в Москву пока не удавались, то это потому, что не было человека, способного добиться успеха, который на войне наполовину зависит от счастья; если бы люди всегда ждали наступления благоприятных обстоятельств, то ничего бы не предпринималось; мы должны начать, чтобы закончить; нет таких дел, где всё идет ровно и гладко, и во всех человеческих планах у случая есть своя доля; короче говоря, не правило рождает успех, но успех выводит правило; и если он добьется успеха с помощью новых средств, то этот успех создаст новые принципы.

«Кровь еще не пролита, — добавил Наполеон, — Россия же слишком велика, чтобы уступить без боя. Александр может начать переговоры только после большого сражения. Если понадобится, то я пойду до самого святого города, чтобы добиться этого сражения. Мир ждет меня у ворот Москвы. Но когда честь будет спасена, а Александр все-таки будет упорствовать, то я начну переговоры с боярами, если не с самим населением этой столицы. Население Москвы велико и достаточно просвещенно. Оно поймет свои интересы и поймет свободу». В заключение он прибавил, что Москва ненавидит Петербург, и он воспользуется их соперничеством.

Возбужденный этим разговором, император разоблачил свои надежды. Дарю возразил ему, что дезертирство, голод и болезни привели к тому, что армия уменьшилась на треть. Если не хватит продовольствия в Витебске, то что же будет дальше?

Бертье прибавил, что если мы опять пойдем вперед, то наши фланги слишком растянутся, и это будет выгодно русским. Голод и в особенности русская свирепая зима также будут их союзниками; тогда как, оставшись здесь, император будет иметь зиму союзницей и сделается хозяином войны. Он будет держать ее в своей власти, вместо того чтобы идти за ней следом…

Бертье и Дарю возражали. Император кротко слушал, но часто прерывал их своими ловкими замечаниями, ставя вопрос так, как это было ему желательно. Но как бы ни были неприятны истины, которые были произнесены, Наполеон все-таки выслушал их терпеливо и даже отвечал. И в этом споре его слова, его манера, все его движения отличались простотой, снисходительностью и добродушием. Впрочем, добродушия всегда было у него достаточно, чем и объясняется то, что, несмотря на столько бед, его все-таки любили те, кто жил вблизи него.

Император, не очень довольный этим спором, призвал еще нескольких генералов своей армии. Но его вопросы заранее наводили их на ответ. Некоторые из этих военачальников, рожденных солдатами и привыкших повиноваться звуку его голоса, были так же подчинены ему во время этих разговоров, как и на поле битвы.

Однако все понимали, что зашли слишком далеко. Нужна была победа, чтобы быстро выпутаться из этого положения, а победу мог дать только он! Притом же неудачи умалили армию, и оставшиеся в ней были избранными как в физическом, так и в умственном отношении. Чтобы добраться сюда, надо было противостоять стольким испытаниям! Скука и плохие условия их стоянки волновали генералов. Оставаться было невыносимо, отступать нельзя; следовательно, надо было идти вперед.

Великие имена Смоленска и Москвы не пугали их. В прежние времена эта неизвестная земля, новый народ и отдаленность от всего подействовали бы удручающим образом на обыкновенных людей и заставили бы их отступить. Но именно это и привлекало их. Им нравилось бывать в таких рискованных положениях. Новая грозная опасность придавала всему совершенно особый характер и обещала сильные ощущения, полные привлекательности для деятельных людей, которые испробовали всё и которым постоянно нужно было что-то новое.

Честолюбие Наполеона не знало границ. Всё кругом внушало ему страсть к славе, и будущие успехи казались неисчислимыми. Ах! Как измерить влияние, оказываемое могущественным императором, который мог сказать своим солдатам после победы при Аустерлице: «Дайте мое имя вашим детям, я вам это разрешаю. А если среди них окажется достойный, то я ему завещаю всё свое имущество и назову его своим преемником».

Глава III

Между тем соединение двух крыльев русской армии в Смоленске принудило Наполеона приблизить один к другому и свои армейские корпуса. Еще не было дано ни одного сигнала к атаке, но война окружала его. Она как будто искушала его гений посредством успеха и подстрекала его неудачами.

На левом фланге Удино предпринял смелый марш. Генерал противника Витгенштейн должен был прикрывать дорогу на Петербург. Опасаясь угроз со стороны Удино и Макдональда, он оказался между двух пересекающихся дорог — из Полоцка и Динабурга. Тридцатого июля он увидел, что войска герцога Реджио обходят его с левого фланга, и поспешил туда.

Его решительность расстроила планы Удино, который потерял два дня; в итоге французский маршал утратил свое преимущество. Оказавшись в ограниченном пространстве, он не решился атаковать и покинул опасное место; увидев, что тот отступает, противник расстроил его ряды, и сотня пленных вместе с багажом попали в руки Кульнева.

Воодушевленный этой легкой победой, Витгенштейн перешел все границы. Он приказал Кульневу вместе с двенадцатью тысячами солдат преследовать Альбера и Леграна. Последние укрылись за земляным валом, откуда увидели, как русский генерал опрометчиво устремился в дефиле между ними и рекой; они внезапно на него напали и опрокинули, захватив восемь пушек и восемь тысяч пленных.

Кульнев погиб как герой: пушечное ядро раздробило обе его ноги и отбросило его на собственную пушку; видя приближающихся французов, он сорвал свои награды и в порыве гнева от собственного безрассудства обрек себя на смерть, приказав солдатам оставить его. Вся русская армия горевала о нем.