Книга Падшие в небеса.1937 - Ярослав Питерский

Надзиратель стоял и молчал. Все выглядело как-то нелепо. Узник и старый тюремщик напротив! Клюфту казалось, что прошла целая вечность. Наконец старик прервал эту паузу:

– Ну что ты тут, очухался? Анисимов мне сказал, ты буйный? Что-то я не вижу, что ты буйный. Сидишь вроде тихо. Или это ты после дубинки Анисимова такой шелковый стал? – пробурчал надзиратель.

Павел хотел нагрубить в ответ. Но не решился. Вдруг этот самый громила Анисимов стоит там, за спиной старика, и ждет. Ждет только повода напасть на Павла и избить его дубинкой.

Старик-надзиратель, словно угадав мысли Клюфта, миролюбиво добавил:

– Ладно, ладно, не бойся. Не бойся. Анисимов сменился. А я не бью арестантов. Не в моих это правилах. Но учти, если будешь дергаться, я «буц-команду» вызову. Они похлеще Анисимова. Так отметелят – мало не покажется! Так что сиди тихо, а что я говорю, делай без задумки и обдумки. Тут тебе думать не полагается, как говорится. На воле думать будешь. На воле, сынок. Если, конечно, ты на ней еще окажешься. А сейчас вставай. Пойдем на оправку. Хватит тебе тут сидеть.

Клюфт медленно поднялся. Все тело ныло. Ноги не хотели слушаться. Каждое движение давалось с трудом. Павел медленно подошел к двери. Старик тяжело вздохнул и покачал головой:

– Эх! Что за время? Как Анисимов вот так поработал? Взял, избил. Небось, в туалет просился?

Надзиратель пристально смотрел на Клюфта. Павел медленно вышел в коридор и, заведя руки за спину, уперся в стену лицом.

– Просился, вижу. Просился. Мой тебе совет, сынок. Ты далее ничего не проси. Ничего. Пойми главный тюремный закон. Пойми. Этот урок я повторяю один раз. А урок таков. В тюрьме есть закон. От него отступишь – все. Можешь пропасть. Пропал, так сказать. А закон такой: не верь, не бойся, не проси! Вот тебе три самых главных условия. Вот они, твои правила. Не отступай от них, сынок. Тогда, может, выживешь.

Тюремщик закрыл за Павлом бокс и, толкнув его легонько в спину, буркнул:

– Пошел. Вперед. Глаза в пол. Руки чтоб я видел.

Клюфт покорно шагал по коридору. Он рассматривал то свои ботинки, то цветной желтый кафель на полу. «Возможно, этот кафель клали еще при царе. Рисунок был больно замысловатый. Да и цвет. Такой цвет новая власть не решилась, бы, класть под ноги каким-то там арестантам. Врагам народа. Нет, кафель был определенно старорежимный!» – мелькнула нелепая мысль.

Старик-надзиратель шоркал ботинками в двух шагах сзади. Связка ключей в руке позвякивала. Этот звон напоминал звон бубенцов на лошадиной тройке. Павел вспомнил, как когда-то давно в детстве он видел в деревне красивую упряжку с лошадьми. Тройка неслась по заснеженной дороге и звенела… звенела… бубенцами! Пьяный мужик, стоя во весь рост в санях, задорно орал: «Поберегись, залетные!» Тогда этот крик был такой радостный. Звон бубенцов запомнился Павлу надолго. И вот опять. Что-то похожее, но это звенят ключи у тюремщика.

Старик тяжело сопел. Чувствовалось, что он устал. Они поднялись по лестнице на второй этаж. Кованые перила и сетка между пролетов. Павел со страхом посмотрел вниз. Конвоир подтолкнул его и грубо буркнул:

– Иди, иди и не думай! Если решил свести счеты с жизнью – не в мою смену. Мне дохляков не надо. Тем более ты еще и следователя-то не видел. А раз не видел, значит, и не знаешь, что тебя ждет. А вздернуться всегда успеешь. На тот свет все успевают, никто не опаздывал. А если и опаздывали, так были довольны. Иди и не думай.

И Павел брел, а что ему оставалось? В конце длинного коридора они подошли к одной из десятков одинаковых дверей. Старик скомандовал:

– Лицом к стене. Стоять!

Конвоир повернул ключ в замке. Он со скрежетом щелкнул. Камера, в которую Павла затолкнул надзиратель, оказалась небольшим складом. В углу возвышался желтый унитаз. Ржавая вода и моча тысяч арестантов заставили поменять «белый» цвет на «рыжий».

– Пока можешь оправиться.

Старик открыл большую створку. Павел оглянулся. Этот тюремщик вел себя слишком фривольно. Не боялся поворачиваться спиной к арестанту. Может, провоцировал, а может, и знал: никто на него не кинется. А если и кинется, куда бежать? До первого поста? До первой перекрытой решетки? Да и зачем бежать? На воле что ждет? Клюфт тяжело вздохнул. Он подошел к унитазу и, посмотрев еще раз на тюремщика, расстегнул ширинку. Старик подождал, пока Павел оправится. Он не спешил. Клюфт подошел к конвоиру с опущенной головой. Надзиратель участливым голосом сказал:

– Вот, бери тут матрас и подушку. И за мной.

Павел схватил серый матрас. Подушка оказалась маленькой и скомканной. Она больше напоминала половую тряпку или мешок для лука. Павел понял: больше всего на свете он мечтает прислониться к этой грязной бесформенной тряпке головой и заснуть на пару часов! Просто лечь и заснуть!

Они вновь вышли в коридор. Та же процедура. Старик вел его не спеша. Шаги эхом отдавались в мрачных стенах. Где-то вдалеке все также звучали и звучали голоса. Кто-то надрывно кричал. Навстречу несколько раз попались такие же бедолаги-арестанты, как Павел. Они тоже шли, низко опустив голову. За ними конвой. Павел видел узников тюрьмы лишь по ногам. Два раза попались обычные ботинки и один раз сапоги, причем хромовые. Явно прошли мимо какого-то офицера. Сапоги были начищены до блеска и сверкали. Клюфт это успел рассмотреть за пару секунд. Тюремщик провел его в самый конец длинного коридора. По лестнице они вновь поднялись на третий этаж. И вновь коридор, и бесконечные остановки возле решеток. Старик на ходу перекидывался репликами с коллегами-часовыми. Они шутили друг над другом. И шутки были какие-то тупые и пошлые. Да о чем могут шутить тюремщики? Наконец надзиратель остановил его возле камеры. Старик припал к дырке глазка, секунд пять он наблюдал, что творится внутри каземата. Затем поднял голову и тихо сказал Павлу:

– Старайся не шуметь. Все спят. Камера тебе попалась тихая, спокойная. Урок нет. Одни политические. Так что до утра можешь спать. Но учти, замечу, руки под одеяло засунешь – подниму всю камеру! Руки чтобы поверх одеяла были! Таковы правила. И еще! Если кого-то на допрос вызывают, башку не поднимай. Если не твоя фамилия. Лежи и не шевелись. И знай, этой ночью тебя на допрос не дернут. И последний мой совет – выспись. Тебе завтра несладко придется.

Павел стоял и слушал. «Зачем этот страшный человек все ему говорит? Зачем? Может, он ему понравился? Или он жалеет невинных? Нет, этот тип не может жалеть. У него просто нет отдела мозга, который отвечал бы за жалость. Он просто высох за время работы в этом страшном месте! Нет. Просто ему, наверное, скучно. И все», – подумал Павел, тяжело вздохнул и прошептал:

– Не верь, не бойся, не проси!

Старик покосился на Клюфта и, одобрительно кивнув головой, подтолкнул его в открытую дверь камеры. Павел переступил порог. Скрип замка за спиной. Хлопок железной обшивки и темнота…

Глава девятая

Несколько секунд глаза привыкали к полумраку. Тишина. В нос ударил запах прелого, грязного тела, мочи, фекалий и сырости. Клюфт невольно поморщился. В темноте Павел рассмотрел три пирамиды двухъярусных нар. Одна стояла возле небольшого окошка, зарешеченного толстыми прутьями. Снаружи окошко было закрыто железным коробом. Хотя все-таки дневной свет в помещение через него попадал. Но сейчас было темно. Павел нерешительно двинулся к нарам. Он попытался рассмотреть, есть ли где свободное место. Неожиданно на нижней шконке поднялась бесформенная куча, зашевелилась и подала голос: