Книга Невинный сон - Карен Перри

– Сын с ней, – скользнув взглядом мимо меня, поспешно ответил он.

Меня вдруг пронзило холодком. Встреча была такой неожиданной, что я не знала, о чем с ним говорить. Лиз, встав рядом со мной, откашлялась, и я тут же повернулась к ней. Она вопросительно улыбнулась ему, и, представившись друг другу, они пожали руки. Я была словно в тумане, все было настолько странно, что казалось нереальным. Последовала долгая неловкая пауза, после которой он кивнул нам и заметил, что ему пора уходить. Он сказал Лиз, что приятно было с нею познакомиться, а потом пристально посмотрел на меня.

– Рад был повидаться, Робин.

– И я тоже рада.

Он повернулся к нам спиной и торопливо зашагал прочь. И только когда я увидела его удаляющуюся фигуру, я вдруг вспомнила, о чем мы должны были поговорить: он не спросил меня о Гарри, мы лишь мельком упомянули Еву и Феликса, и я не спросила его, сколько времени он собирается пробыть в Дублине.

– Ну? – сгорая от любопытства, напирала Лиз. – Ты скажешь мне, кто эта длинная сосулька или нет?

Он стоял уже на самой верхней ступени эскалатора. Не оборачиваясь. Секунда-другая, и он скрылся из виду.

– Так, никто, – бесстрастно сумела ответить я, хотя сердце билось как сумасшедшее. – Один знакомый из Танжера.

Я все помнила. Помнила так, будто это случилось вчера.

Кафе рядом с Пляс-де-Франс. Темно-серый от дыма воздух. Тени, застывшие под потолком. Ящерица, бегущая по полу. Козимо лениво развалился на диване; Гарри, наклонившись вперед, все с большим и большим интересом листает какую-то старую книгу Козимо. Собралась вся наша теплая компания экс-патриантов: Сю, Елена, Питер и еще несколько человек, чьих имен и лиц я уже не помню. Я сидела на полу, скрестив ноги, и медленно, в безмолвном гневе потягивала пиво.

– Вы сегодня особенно молчаливы, – заметил Ко-зимо.

Я подняла голову: на меня вопросительно в упор смотрели его маленькие яркие глаза.

– Она в плохом настроении, – не поднимая головы от книги, пояснил Гарри. – Козимо, потрясающие иллюстрации. Откуда у вас эта книга?

– Я выиграл ее в карты, – не отрывая от меня взгляда, поспешно ответил Козимо.

Не думаю, что он сказал правду. Не думаю, что в том, что произносил этот маленький сухой рот, была хоть половина правды.

– Почему вы в плохом настроении? Вы же не поссорились? Вы оба слишком молоды и прекрасны, чтобы терять время на такие глупости.

– Рождество, – сказал Гарри, бросил на меня взгляд и вернулся к книге.

Я закатила глаза и страдальчески вздохнула. Я терпеть не могла манеру Гарри рассказывать всем и каждому о наших ссорах. Он просто не умел хранить в тайне наши конфликты. Похоже, он даже не понимал, почему я хочу, чтобы они оставались между нами.

– Рождество? – переспросил Козимо, и на его заостренном лице мелькнуло замешательство.

– Она сердится оттого, что я не хочу ехать домой на Рождество.

Козимо перевел взгляд с Гарри на меня и в изумлении воздел руки к небу. Как это можно ссориться из-за такой ерунды?

– Гарри, пожалуйста, не надо, – тихо попросила я, но он, похоже, меня не слышал.

– Робин – типичная ирландская атеистка: Бога нет, но на Рождество Он есть. И тогда уже это и младенец Иисус, и полночная месса, и семейный обед с гусем или индейкой, и вся прочая ерунда.

– Это не ерунда.

– Это «Аве Мария», и «О, святая ночь», и «Слушайте! Запели ангелы», и все прочее, от чего тебя скоро уже начинает тошнить.

– Гарри, прекрати.

– И конечно, справлять Рождество в теплом климате просто невозможно, – продолжал Гарри. – Нет, никоим образом. На Рождество должно быть холодно. Справлять его надо с деревьями родом из Скандинавии. Как можно украшать камин оливковыми ветвями или пальмовыми листьями? Только остролист и плющ – и ничего больше.

– И что же в этом плохого?

Я подняла глаза. Голос был незнаком – низкий, с певучей американской интонацией. И лицо тоже было незна-комо. Холодные голубые глаза, высокие скулы, раздвоенный подбородок, неулыбчивые губы и гладко зачесанные назад длинные светлые волосы. Узкое лицо с резкими чертами напоминало лезвие клинка, и все же он, несомненно, был красив – какой-то мальчишеской красотой. Угадать его возраст было невозможно: ему могло быть двадцать два, а могло быть и сорок четыре. Он расположился на диване и сидел, не шевелясь. Лишь слегка пожал плечами и повторил свой вопрос.

Гарри посмотрел на него и хмыкнул.

– Неужели и у вас от Рождества глаза на мокром месте? Мечтаете о снежных горах Вермонта, а? – с добродушной усмешкой спросил Гарри.

Незнакомец снова пожал плечами.

– Конечно. Почему бы и нет? Для меня Рождество означает родной дом. Дом и семью. Правда, я не из Вермонта, а из Орегона.

– Вермонт, Орегон – какая разница? Наверняка вы предпочитаете Танжер, где жизнь реальна, где все время что-то происходит, а не какие-то вдохновленные «Кока-Колой» празднования с родственниками, которых вы на дух не переносите, правда же?

– Что ж, я понимаю вашу точку зрения и отношусь к ней с уважением. Но должен признаться, что эта реклама «Кока-Колы» мне по душе. Она всегда мне нравилась. Так же, как и рождественская реклама «Будвайзера». И если из-за этого меня сочтут безмозглым потребителем или сентиментальным идиотом, что ж, так тому и быть, – с покаянным жестом закончил он и тут же добавил: – Да, и к тому же я люблю своих родственников. А уж такое совсем ни в какие ворота не лезет, а?

Мой муж, заинтригованный, уставился в упор на незнакомца. Гарри, судя по его виду, не знал, что и подумать про этого парня, который держался естественно, выражался прямолинейно и весь вид которого говорил: «Я ничего из себя не строю, и мне плевать, что обо мне поду-мают». Я чувствовала, что Гарри так и подмывает над ним подтрунить. Однако этого незнакомого парня нельзя было счесть дураком или очередным бесцветным американцем. Судя по его спокойной уверенности в себе и твердой убежденности в своих принципах, было ясно, что этот человек не боится конфронтации и умеет за себя постоять. Он смотрел прямо в глаза, и в его взгляде сквозил вызов.

О том вечере у меня не сохранилось больше никаких четких воспоминаний. Только знаю, что с этим человеком – его звали Гаррик – я не разговаривала, а он не разговаривал со мной.

Шли дни, и в отношении Рождества мы с Гарри заключили некое безмолвное перемирие. Я согласилась остаться с ним в Танжере, а мои родители собирались приехать к нам вскоре после Нового года – вот к какому мы тогда пришли компромиссу.

В барах и кафе, куда мы периодически ходили все с той же компанией, я иногда видела и Гаррика. Еще один друг-приятель из пестрого круга общения Козимо; правда, даже в компании он всегда держался в стороне: казалось, что он одинок, всегда с отрешенным видом, всегда сам по себе. Мы никогда с ним не разговаривали, и мне казалось, что он меня даже не замечает. Но я его заметила: высокий, скучающего вида американец с пронзительным взглядом. Из разговоров знакомых я выудила о нем кое-какие сведения, однако они были отрывочны и противоречивы. Мальчик из богатой семьи, из тех, кому родители выделяют фонды на содержание и у которых нет других дел, кроме как разъезжать по Европе и Северной Африке и тратить деньги направо и налево. Он поэт, философ, коллекционер произведений искусства. Он работал на НГО[2]. Бросил не то Кембридж, не то Йель, не то Сорбонну. Был успешным финансистом, пока не устал от работы до смерти и не возненавидел капитализм. Его жена трагически погибла во время несчастного случая, и он приехал в Танжер, чтобы забыться. Подобно множеству других людей, шатающихся по здешним краям, он пытался сбежать от самого себя.